Служанка принесла вино, и они никак не могли откупорить бутылку. Наконец Ник вытащил пробку. Служанка вышла, и они услыхали, как она в соседней комнате запела по-немецки.
- Кусочки пробки попали. Ну, не беда, - сказал Ник.
- Как ты думаешь, есть у них какое-нибудь печенье?
- Сейчас спросим.
Служанка вошла, и Ник заметил, что у нее под передником обрисовывается круглый живот. "Странно, - подумал он, - как это я сразу не обратил внимания, когда она вошла".
- Что это вы поете? - спросил он.
- Это из оперы, из немецкой оперы. - Она явно не желала продолжать разговор. - У нас есть яблочная слойка, если хотите.
- Не очень-то она любезна, - сказал Джордж.
- Что ж ты хочешь? Она нас не знает и, наверно, подумала, что мы хотим посмеяться над ее пением. Она, должно быть, оттуда, где говорят по-немецки, и она стесняется, что она здесь. Да тут еще беременность, а она не замужем, вот и стесняется.
- Откуда ты знаешь, что она не замужем?
- Кольца нет. Да здесь ни одна девушка не выходит замуж, пока не пройдет через это.
Дверь отворилась, и в клубах пара, топая облепленными снегом сапогами, вошла партия лесорубов. Служанка принесла им три бутылки молодого вина, и они, сняв шляпы, заняли оба стола и молча покуривали трубки, кто прислонясь к стене, кто облокотившись на стол. Время от времени, когда лошади, запряженные в деревянные сани, встряхивали головой, снаружи доносилось резкое звяканье колокольчиков.
Джордж и Ник чувствовали себя отлично. Они очень любили друг друга. Они знали, что впереди еще весь долгий обратный путь.
- Когда тебе нужно возвращаться в университет? - спросил Ник.
- Сегодня вечером, - сказал Джордж. - Мне надо поспеть на поезд десять сорок из Монтре.
- Хорошо бы ты остался, мы бы завтра махнули на Дан-дю-Лис.
- Я должен закончить свое образование, - сказал Джордж. - А что. Ник, если бы нам пошататься вдвоем? Захватить лыжи и поехать поездом, сойти, где хороший снег, и идти куда глаза глядят, останавливаться в гостиницах, пройти насквозь Оберланд, и Вале, и Энгадин, а с собой взять только сумку с инструментами да положить в рюкзак запасной свитер и пижаму, и к черту учение и все на свете!
- И еще пройти через весь Шварцвальд. Ух, и места же!
- Это где ты рыбу ловил прошлым летом?
- Да.
Они съели слойку и допили вино.
Джордж прислонился к стене и закрыл глаза.
- Вино всегда гак на меня действует, - сказал он.
- Тебе плохо? - спросил Ник.
- Нет, мне хорошо, только чудно как-то.
- Понимаю, - сказал Ник.
- Ну да, - сказал Джордж.
- Закажем еще бутылочку? - спросил Ник.
- Нет, довольно, - сказал Джордж.
Они еще посидели. Ник - облокотившись на стол" Джордж - прислонясь к стене.
- Что, Эллен ждет ребенка? - спросил Джордж, отделившись от стены и тоже ставя локти на стол.
- Да.
- Скоро?
- В конце лета.
- Ты рад?
- Да. Теперь рад.
- Вы вернетесь в Штаты?
- Очевидно.
- Тебе хочется?
- Нет.
- А Эллен?
- Тоже нет.
Джордж помолчал. Он смотрел на пустую бутылку и на пустые стаканы.
- Скверно, да? - спросил он.
- Нет, ничего, - ответил Ник.
- Так как же?
- Не знаю, - сказал Ник.
- Ты с ней будешь ходить на лыжах в Штатах?
- Не знаю.
- Там горы неважные, - сказал Джордж.
- Неважные, - сказал Ник. - Слишком скалистые. И слишком много лесу. И потом, они очень далеко.
- Верно, - сказал Джордж, - во всяком случае, в Калифорнии так.
- Да, - сказал Ник, - повсюду так, где мне приходилось бывать.
- Верно, - сказал Джордж, - повсюду так.
Швейцарцы встали из-за стола, расплатились и вышли.
- Жаль, что мы не швейцарцы, - сказал Джордж.
- У них у всех зоб, - сказал Ник.
- Не верю я этому.
- И я не верю.
Они засмеялись.
- А что, Ник, если нам с тобой никогда больше не придется вместе ходить на лыжах? - сказал Джордж.
- Этого быть не может, - сказал Ник. - Тогда не стоит жить на свете.
- Непременно пойдем, - сказал Джордж.
- Иначе быть не может, - подтвердил Ник.
- Хорошо бы дать друг другу слово, - сказал Джордж.
Ник встал. Он наглухо застегнул свою куртку. Потом потянулся через Джорджа и взял прислоненные к стене лыжные палки. Он крепко всадил острие палки в половицу.
- А что толку давать слово, - сказал он.
Они открыли дверь и вышли. Было очень холодно. Снег подернулся ледяной коркой. Дорога шла в гору, сосновым лесом.
Они взяли свои лыжи, прислоненные к стене. Ник надел рукавицы, Джордж уже начал подыматься в гору с лыжами на плече. Обратный путь еще можно проделать вместе.
13
Я услышал бой барабанов на улице, а потом рожки и гудки, а потом они повалили из-за угла, и все плясали. Вся улица была запружена ими. Маэра увидел его, а потом и я его увидел. Когда музыка умолкла и танцоры присели на корточки, он присел вместе со всеми, а когда музыка снова заиграла, он подпрыгнул и пошел, приплясывая, вместе с ними по улице. Понятно, он был пьян.
Спуститесь вы к нему, сказал Маэра, меня он ненавидит.
Я спустился вниз, и нагнал их, и схватил его за плечо, пока он сидел на корточках и дожидался музыки, чтобы вскочить, и сказал: идем, Луи. Побойтесь бога, вам сегодня выступать. Он не слушал меня. Он все слушал, не заиграет ли музыка.
Я сказал: не валяйте дурака, Луи. Идемте в отель.
Тут музыка снова заиграла, и он подпрыгнул, увернулся от меня и пошел плясать. Я схватил его за руку, а он вырвался и сказал: да оставь ты меня в покое. Тоже папаша нашелся.
Я вернулся в отель, а Маэра стоял на балконе и смотрел, веду я его или нет. Увидев меня, он вошел в комнату и спустился вниз взбешенный.
В сущности, сказал я, он просто неотесанный мексиканский дикарь.
Да, сказал Маэра, а кто будет убивать его быков, после того как он сядет на рог?
Мы, надо полагать, сказал я.
Да, мы, сказал Маэра. Мы будем убивать быков за них, за дикарей, и за пьяниц, и за танцоров. Да. Мы будем убивать их. Конечно, мы будем убивать их. Да. Да. Да.
МОЙ СТАРИК
Теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что моему старику сама природа предназначила быть толстяком, одним из тех маленьких, кругленьких толстячков, какие встречаются повсюду, но он так и не растолстел, разве только под конец, а это было уже не страшно, потому что тогда он участвовал только в скачках с препятствиями, и ему можно было прибавлять в весе. Помню, как он натягивал прорезиненную куртку поверх двух фуфаек, а сверху еще толстый свитер, и утром заставлял меня бегать вместе с ним по жаре. Бывало, он приедет из Турина часам к четырем утра и отправляется в кэбе на ипподром, берет из конюшни Раццо какого-нибудь одра на проездку, а потом, когда все кругом еще покрыто росой и солнце только что всходит, я помогаю ему стащить сапоги, он надевает спортивные туфли и все эти свитеры, и мы принимаемся за дело.
- Двигайся, малыш, - скажет он, бывало, разминая ноги перед дверями жокейской. - Пошли.
И тут мы с ним пускаемся рысцой по скаковой дорожке, он впереди, обежим раза два, а потом выбегаем за ворота на одну из тех дорог, что идут от Сан-Сиро и по обе стороны обсажены деревьями. На дороге я всегда обгонял его, я умел бегать в то время; оглянешься, а он трусит легкой рысцой чуть позади, немного погодя оглянешься еще раз, а он уже начинает потеть. Весь обливается потом, а все бежит за мной по пятам и смотрит мне в спину, а когда увидит, что я оглядываюсь, ухмыльнется и скажет: "Здорово потею?" Когда мой старик ухмылялся, нельзя было не ухмыльнуться ему в ответ. Бежим, бывало, все прямо, к горам, потом мой старик окликнет меня: "Эй, Джо!" - оглянешься, а он уже сидит под деревом, обмотав шею полотенцем, которым был подпоясан.