— Не понял, это что за ерунда? — глядя на что-то невидимое остальным, поинтересовался омоновец.
— Где, Ванюша? Что там такое, мой маленький? — елейно поинтересовался Рабинович.
— Вон там, — Жомов махнул рукой перед собой. — Корова. С седлом.
— Вообще-то, Ваня, в таких случаях обычно белые кони приходят, — подсказал другу добрый кинолог. — Присмотрись внимательней. Может быть, рога на животном тебе померещились? — А затем повернулся к Лориэлю. — Ты уверен, что тут в вино белладонну какую-нибудь не добавляют?
— Ничего мне не померещилось! Корова, она и есть корова, и никаких белых коней… — возмутился Жомов, пропустив последнюю реплику Рабиновича, и только теперь понял, на что Сеня намекал. — Ты чего, чучело, думаешь, у меня белая горячка началась? Иди сам посмотри!..
Вместо того, чтобы проверить, какие видения посещают лучшего друга, кинолог собрался сказать какую-то очередную колкость, но сделать этого просто не успел. В зал, где пировала вся честная компания, действительно ввалилась пегая корова, спину которой украшало, если для коровы такой термин уместен, конское седло, отделанное драгоценными камнями. Бесцеремонно растолкав танцовщиц, корова прошла прямо к пиршественным столикам и встала вполоборота к ментам. Те разинули рты.
— Ну и как я вам? Нравлюсь? — кокетливо поинтересовалась буренка.
— Вы видите то же самое, что и я? — не сводя с коровы глаз, спросил у друзей Сеня. Те ответили утвердительно. — Коллективная галлюцинация.
— Где галлюцинация? — спросила парнокопытная модница.
— Ты и есть галлюцинация, — ответил кинолог. — Это надо же до такого допиться, что оседланные коровы мерещиться начинают.
— Хам! — констатировала телка и, обиженно развернувшись, пошла к выходу, виляя крупом. — Каким же скотом надо быть, чтобы честную девушку галлюцинацией обозвать?! Слово-то еще какое нашел, пошляк! Я его в приличном обществе и произносить бы постеснялась…
Голос коровы постепенно стихал по мере того, как она удалялась от столиков. Менты, раскрыв от удивления рты, смотрели ей вслед. И лишь танцовщицы, не прекратившие своих движений, да индийский оркестр, казалось, не обратили никакого внимания на странную визитершу. Из оцепенения ментов вывел Ахтармерз.
— А она ничего. Симпатичная, — констатировала средняя голова. Правая кивнула, подтверждая эти слова, а левая высунула раздвоенный язык и распустила слюни. Ахтармерз стукнул по ней крылом, призывая вести себя прилично, а Сеня захохотал.
— Нет, я еще понимаю, почему нам с пьяных глаз глюки мерещатся, но с Горынычем-то что? — изумился он. — Слушай, Лориэль, тут с едой все в порядке? Галлюциногенов нам никаких не подмешивают?
— Да нет у вас никаких видений, — заявил эльф и, пытаясь сохранить равновесие, удержавшись за край тарелки, провалился рукой по самое плечо в какую-то приправу. Не обратив на это никакого внимания, Лориэль продолжил:
— Я эту корову тут уже пару раз видел. Только она без седла тогда была. Помню, в медовый месяц… — Эльф запнулся. — А-а, провались оно все пропадом в гномьи шахты! — И, мотнув головой, со звоном стукнулся лбом о золотой бокал Рабиновича.
— Э-э, брат, да тебя развезло! — констатировал Сеня и аккуратненько, за шкирку, выдернув Лориэля из приправы, посадил его в тарелку с фруктами. — Ты давай-ка придержи коней. А то потом нас домой не сможешь отправить.
— Я не смогу?! — пьяным голосом переспросил эльф. — Да я вас сейчас…
— Ну-ну, утихомирься. Мы еще не все выпили, — осадил его омоновец.
— Точно. Налейте мне еще, — потребовал маленький пьяница и, потянувшись за своим миниатюрным бокалом, плюхнулся на кусок жареного мяса. — Так.
Закуска уже есть, теперь…
Не закончив фразы, Лориэль как-то странно пискнул, а затем свернулся калачиком и, положив руки под голову, тоненько захрапел. Менты переглянулись, а затем зашлись в безудержном смехе. Попов, схватившись за живот, согнулся вдвое, Сеня трясся, как приговоренный к смертной казни на электрическом стуле, а Жомов и вовсе свалился со своего топчана. И, как ни странно, троим доблестным милиционерам, до этого момента так долго и так часто мечтавшим сделать из эльфа чучело для коллекции какого-нибудь энтомолога, даже в голову не пришло воспользоваться беспомощностью Лориэля. И не только потому, что он был их пропуском домой! Все ведь знают, что российский милиционер убогого никогда не обидит!..
— Да-а, склеился наш мухрен болтливый, — протянул Жомов, устав смеяться. — Сразу видно, что эльф. Пить, блин, не умеет. Ладно, пусть проспится. А то еще забросит нас вместо дома в какую-нибудь Таракатьмунь…
— Тьмутаракань, — поправил его кинолог.
— А какая, блин, разница? — пожал плечами омоновец. — Все равно не Россия!
— А давайте споем, мужики! — предложил Попов и, не дожидаясь ответа, начал соло: — Черный «бумер», черный «бумер» под окном катается. Черный «бумер», черный «бумер» девкам очень нравится…
Трудно сказать, каких девок имел в виду криминалист утверждая, что им нравится черный «бумер», но индийские танцовщицы оказались не из их числа. Наверное, местные девушки о «бумерах» ничего и никогда не слышали. Ни о черных, ни о красных, розовых или серо-буро-малиновых в яичную крапинку… Хотя в том, что соло Попова должным образом не оценили, скорее всего, виноват не смысл шлягера, а громкость, на которой он был воспроизведен.
Андрюша, отвыкнув за месяцы жизни в нормальных для мента условиях от того, что вселенные отличаются друг от друга, совершенно забыл, какие свойства принимает его голос в других измерениях. Ну а в этом мире, судя по всему, ни о Джельсомино, ни об иерихонских трубах слыхом ничего не слыхивали. И если это так, то становится вполне понятным то, что дальше произошло.
Первые же звуки поповского голоса сдули со столика, стоявшего перед ним, всю снедь. Дальше ударная волна мощностью в… в очень много децибелов уронила на пол нескольких ближайших к вокалисту танцовщиц. Причем одну из них проволокло по полу метров пять, а затем край сари девицы зацепился за что-то, и ее просто размотало из куска тряпки, называемой индийским национальным костюмом. Танцовщица с визгом бросилась на выход, а за ней, вопя, умчались и те девушки, кто еще мог стоять на ногах.
Про национальный оркестр и говорить не приходится. К своему несчастью, он оказался прямо на линии огня. И не остановись Андрей вовремя, музыкантов было бы легче краской замазать, чем отодрать от стен. Ну а так обошлось без повреждений. Ну, почти! Легкие контузии, ушибы, синяки, глухоту, слепоту и потерю дара связной речи в милиции считать серьезным ущербом не принято. Это же не сломанные ребра, отбитые почки и тяжелые черепно-мозговые травмы. Так, забава детская, и все.
— Ой! — констатировал Попов, глядя на то, что сотворил. — А я и забыл совсем про свой голос.
— Сеня, ты не обидишься, если я сейчас вот этот поднос вокруг поповской хари обмотаю? — спросил у кинолога Жомов.
— Нет. Но лучше затолкай его в пасть этому уроду, — прочищая уши, посоветовал Рабинович. — Хотя нет. Золотой поднос ему только вместо рупора послужит. Оглохнем все, даже если Поп что-нибудь шепотом скажет.
— Ничего. Он у меня вообще разговаривать разучится, — пообещал омоновец, стряхивая фрукты с подноса.
— Вы что, мужики, охренели совсем?! — пятясь, поинтересовался незадачливый певец. — Я же не нарочно. Говорю же, забыл совсем о голосе.
— Зато мы все помним! — безапелляционно заявил Жомов, поднимаясь со своего места.