– Хомяк он теперь!
– Тебе‑то откуда знать? – недоверчиво прищурился товарищ.
– Оттуда! Мне баба, что с этим карначом работает, сказала, понял? Меня еще Абрамчик на нее нацелил, давай, Вован, слепи девочку. Я на нее в кабаках столько шампуни извел, залиться можно! Ух, жаркая цыпочка! Вот она‑то мне и сказала. Иди, говорит, на рынок, там мужик в синей куртке хомяками торгует. Там, говорит, ты своего Виноградова и найдешь. Борькой, говорит, его теперь зовут! Прихожу на базар, точно – мужик суслаками торгует, и Виноград у него в клетке прыгает. Понял?
– Подумаешь! – засомневался собеседник. – Обыкновенная животина. Ты с чего взял, что это Виноградов?
– Узнал я его, – веско сказал рассказчик. – Вылитый Вован! И глазки так же бегают, и пузечко розовое. А когда я ему рубль металлический сунул, окончательно убедился. Он его обнюхал и рыло скривил. Ты ж помнишь, Вован к баксам привык, когда ему рублями платили, с ним приступы бешенства случались. Но жадный был, иной раз выпаивать из него деньги приходилось. Без паяльника он с братвой и разговаривать не хотел! Вот и в этот раз, на базаре, посидел схарей недовольной, покривился чуть, видит, что баксов не будет, хвать рубль лапкой и за щеку!
– И где же он теперь?
Бандит радостно и победно заулыбался, сверкая фиксой:
– Купил я его! Теперь он у меня в клетке живет. Гнездо, подлюга, баксами выстелил, пшеницу только твердых сортов жрет, а рис ему только индийский подавай, длинненький такой. Вечерами приду домой, возьму клетку на колени, он на меня из‑за решетки глядит и попискивает. А я ему и говорю: «Что, Вован, несладко на шконке? Не, братила, от зоны так просто не уйдешь!»
– А на фиг он тебе? – удивился собеседник. – Ты что, хомяков разводить собрался? Бандит пожал плечами.
– Не знаю. А все‑таки приятно иметь ручного банкира, братан.
Борис Романович, независимо помахивая купленной в киоске газетой, прошел мимо них.
– Не он? – проявил бдительность владелец хомяка из банкиров.
Его напарник сверился с фотографией.
– Не, братан, у этого волосы длиннее и нос немного не такой. И одет этот в другие шмотки.
Спрятав фотографию, браток попытался как можно умильнее и нежнее улыбнуться приближающимся милиционерам, словно собирался заговорить с ними о погоде, рыбалке и прочих прелестях жизни. Дверь в офис была приоткрыта. Леночка, сосредоточенно выпятив губки, подрисовывала их специальным карандашом. «Ох разберусь я с тобой, – подумал Даосов. – Ладно, что спишь с бандюками, профессиональные тайны зачем им выкладывать?!»
Леночка словно почувствовала, что «мудрый сенекс» не в духе, и благоразумно убрала карандаш и зеркальце в сумочку.
– А вам уже звонили, – сообщила она. – Давид Абрамович по поводу тещи, из приемной мэра и этот… – она заглянула в блокнотик, – Бородуля. Грозил, что вы ему за сломанный палец по полной ставке заплатите. Вы что, действительно ему палец сломали?
– Несчастный случай на производстве, – отшутился Борис Романович. – Этот Бородуля, милая Леночка, работник ножа и топора. Романтик, понимаете ли, с большой дороги. Кстати, там, у входа, его товарищи вахту несут. Выгляньте, нет ли среди них ваших знакомых, милое дитя.
– У меня среди бандитов друзей нет, – гордо сказала Леночка, но в коридор все‑таки вышла. Вернулась она смущенная и притихшая. На Даосова верная сподвижница старалась не смотреть.
– Ты сказала, что из мэрии звонили? – поинтересовался Борис Романович. – Не сказали, чего хотели? А то ведь слышал я, что с ребенком у нашего мэра не все в порядке.
– Не сказали, чего хотели? А то ведь слышал я, что с ребенком у нашего мэра не все в порядке. И Неплавный мне на его супругу жаловался. Чересчур боевитая, говорит, все зеркала ему в доме побила.
– Не знаю, – дернула плечиками Леночка. – Про ребенка никто ничего не говорил, а вот референт мэра в одиннадцать заедет. Они сначала вас хотели вызвать, но я им сказала, что у нас приемный день. А референт этот сказал, что тогда он в одиннадцать заедет.
– Охохонюшки. – Даосов встал и прошелся по кабинету. – Вот так‑то, девонька, любовников тоже надо выбирать умеючи!
Верная сподвижница густо покраснела.
– Один раз всего и было, – кусая губки, сказала она. – В «Окопе» Дома офицеров. Не надо мне, дуре, было «Кровавого Мартина» после шампанского заказывать!
– А откровенничать тем более, – добил сподвижницу Даосов. – А этот… который теще тепленькое место заказывал, не появлялся?
– Даже не звонил! – откровенно обрадовалась смене темы Леночка. – А он правда ей теплое местечко заказывал? Или вы это в саркастическом плане, Борис Романович?
А вот это, – Даосов мимоходом нажал указательным пальцем на нежный курносый носик, – это, милая, уже коммерческая тайна!
– Не понимаю, – дернула плечиками Елена. – Почему мужики так своих тещ ненавидят? Ведь среди них и хорошие попадаются!
– Вот повзрослеешь, на собственном опыте узнаешь, – рассеянно сказал Борис Романович, погружаясь в чтение рекламных объявлений. Читать их было просто необходимо – вдруг конкуренты незваные объявились? Тем более что события последних дней заставляли думать именно так.
Нет, не зря его сердце с утра чуяло что‑то недоброе. В черной рамочке, выделяющей его из общего текста, на третьей странице газеты «Все для Вас» было напечатано объявление:
Скуплю души. Дорого. Телефон 34‑11‑32.
Вот так. Черным по белому. Борис Романович посидел над газетой, подперев щеку кулаком, подумал немного и потянулся к трубке, чтобы набрать номер. Но телефон его опередил, взорвавшись неожиданным звонком.
Леночка еще трубку не подняла, а Даосов уже знал, кто звонит.
И не ошибся.
– Это Бородуля, – с некоторым испугом сказала компаньонка.
Брать трубку не хотелось, но Даосов понимал, что поговорить с Бородулей все‑таки придется. Тем более что при ночном падении он, если верить Леночке, палец сломал и винил в этой своей травме только реинкарнатора. Можно подумать, что Даосов его ногами в люльку заталкивал.
– Романыч? – Бородуля был зол, пьян и решителен, а оттого многословен. – Здравствуй, карнач ты наш ясный! Что же ты со мной так? Даже дверь, сучок, не открыл, «скорой помощи» пострадавшему не вызвал! Из‑за тебя ведь пострадал! Не стыдно? Теперь тебе, гаду, мой больничный придется оплачивать, братва так решила. А может, миром разойдемся, Романыч? Ты мне ксиву нужную выпишешь, я претензию по поводу сломанного пальца сниму. Что молчишь‑то, Романыч? Ты уж меня извини, – со слезливым надрывом покаялся Бородуля. – Может, я, в натуре, слишком настойчив. Но и ты меня, карнач, пойми: тридцать семь мне завтра стукнет. Хочешь, я тебя на день рождения позову? Мы в «Рассвете» гудеть будем. Ты ж, Романыч, пойми, трудно мне в мои годы горб перед каким‑нибудь сопляком гнуть. А тут Дракончик в паханы лезет, Славка Совенок масть качает. Ты бы меня справкой своей знаешь как выручил бы? Мамой клянусь, Романыч, дашь справку, я навсегда из твоей жизни исчезну! Зуб тебе даю! – Бородуля хитро и выжидательно посопел в трубку. – Ты меня слушаешь?
– Слушаю, – собираясь с мыслями, сказал Даосов.