Впрочем, и в иных, кроме прикладной филологии, вопросах у братвы и милиционеров царило полное согласие,
Поэтому неудивительно, что и милиционеры обратили внимание на странное поведение братков. Потрясла милиционеров проснувшаяся в братках страсть к капусте. Нет, зелененькие братва и раньше любила, и даже предпочтительно было браткам, чтобы долю им отстегивали не российскими стольниками, а купюрами с изображением американских президентов. С этим и милиционеры всегда соглашались, это было правильно, инфляция меньше, да и места в карманах баксы не так много занимали. А недоумение проистекало из того, что братву вдруг обуяла любовь к самой настоящей капусте. Колхозники тамбовскими волками выли. И завоешь – братва к их машинам в очередь выстроилась. Колхозники пытались откупиться деньгами, но братва неожиданно проявила твердость – требовала капусты. При этом братки не гнушались лично залезть в грязный кузов «КамАЗа», чтобы выбрать вилок покрупней да посочней. Капусту брали мешками.
Представители российской милиции, сбившись у ворот в кучу, с недоумением наблюдали за действиями своих криминальных коллег. Милиционеров терзали сомнения, они прекрасно знали, что братки ничего не делают просто так, и подозревали, что браткам о капусте стало известно нечто новое, приравнивающее капусту к валюте. Остаться в стороне и в возможных убытках никому из милиционеров не хотелось. Потоптавшись у ворот, они набрались решимости и, поигрывая резиновыми демократизаторами, двинулись к машинам с хрустящим овощем – затариваться капустой в счет рыночных репараций. Вскоре стеклянная будка, где располагался опорный пункт милиции, напоминала ломящийся от капусты овощной ларек.
Азербайджанские перекупщики, которые постепенно начинали видеть в братках и милиционерах возможных конкурентов, негромко ругались на родном языке. Не потому что они не владели русским матом, а потому что ругаться на родном языке было значительно безопаснее.
– Козлы! – охарактеризовал милиционеров потомственный овощевод Центрального рынка Самед Мирза‑оглы, который вполне серьезно считал, что огурцы сажают, как картофель, – клубнями.
– Точно! – согласился его сосед по далекой азербайджанской деревне и злобно посмотрел вслед двум браткам в кожанках.
Радостные братки сопровождали тележку, на которой бородатый и немытый бич вез несколько мешков с капустой.
– Мамой клянусь, Самед, вот эти – уже бараны! Аллаха зову в свидетели!
Азербайджанский животновод даже не подозревал, как близок он был к истине.
Братки, что бесчинствовали в овощных рядах, входили в группировку покойного Сени Абрамчика. Попытки Бородули возглавить эту группировку после безвременной кончины пахана привели к тому, что Бородуля в рэкетирской гордыне попытался оказать нажим на Бориса Романовича Даосова, промышлявшего в городе Царицыне нелегким реинкарнаторским ремеслом, но при этом Бородуля нарушил собственный принцип, который гласил – не пережимать! К тому же самоуверенный и рвущийся к власти Бородуля выдал желаемое за действительное – он назвал Даосова «крышей» своей группировки. Поэтому участь бородулинских братков была решена. Души рэкетиров в одно прекрасное утро были вселены в привезенных на мясокомбинат баранов, а добрые и детские души баранов обрели пристанище в мощных спортивных телах. Всего‑то и требовалось для того – светлая голова Бориса Романовича и Шустрик. Понятное дело – Даосову лезть на территорию мясокомбината через забор было просто неудобно.
В тот же день произошло чрезвычайное происшествие на Царицынском мясокомбинате.
– Представляешь, Анюта, что сегодня на мясокомбинате произошло? – оживленно рассказывал мэр города жене. – Сегодня Яков Иванович приезжал, он мне рассказывал. Жуть какая‑то. Привезли с Иловли три десятка баранов, загнали их в отстойник.
Сегодня их в цех забивать погнали, а они словно взбесились! Не бараны, бандиты какие‑то! Загон в одном месте проломили, на ящики, и махнули через стену. У них вожак был, с порванным ухом, так он охранника за ногу укусил, мужик теперь в больнице лежит, уколы ему от столбняка и от бешенства делают. А баранов по всему городу разыскивают. Яков Иванович сказал, что людей сегодня даже по телевизору оповещать будут, чтобы случайно никто от беглецов не пострадал.
Анна Леонидовна мрачно сказала:
– Теперь десять раз подумаешь, брать баранину на харчо или– не брать. Я в журнале читала, в Англии среди баранов эпидемия бешенства началась. Вот и до нас дошло!
– Значит, без баранины обойдемся, – бодро сказал, выходя из душа, Валерий Яковлевич. – Что у нас на вечер?
– Окорок нарежь, – посоветовала супруга. – Нет у нас ничего, не готовила я. Ко мне Татьяна из третьего магазина ,забегала, неприятности у них. Их директора за пересортицу загребли, теперь, наверное, посадят.
Пухлое миловидное лицо Анны Леонидовны преисполнилось сочувствия к незадачливому директору третьего магазина.
– Тебя посадят, а ты не воруй, – по‑прежнему бодро и вместе с тем рассеянно сказал Брюсов, раскрывая холодильник и выгребая припасы. – Анечка, я налью себе граммов сто коньячку? Уж больно день был суматошный.
Пользуясь благодушием жены, Валерий Яковлевич налил себе полную рюмку и торопливо выпил.
– Ты не очень! Не в пивбаре! – одернула обнаглевшего супруга Анна Леонидовна. – Ты мне лучше скажи, будем мы нашему Мишеньке душу менять или пусть уж с этой живет?
Хозяин дома задумчиво налил себе еще одну рюмку,
– Ты же знаешь, Анюта, – сказал он. – Долго мы с тобой не выдержим. Ты в библиотеку ходила? Воспоминания о Светлове нашла? Если он только выпивал в прошлой жизни, так это еще не беда. А если кололся? Не дай ведь Бог, Аннушка, к наркотикам пристрастится, эта самая богема такая кружная… Все наше благополучие пойдет псу под хвост. Вон у Кторова сынок – наркоман. И лечить пробовали, и били – все без толку. На прошлой неделе мамины кольца и серьги продал у «Топаза», видеомагнитофон по дешевке отдал…
Он лихо опрокинул третью рюмку и благодушно сел за стол, оглядывая жену.
– Такие вот, Аннушка, дела, – вздохнул он.
– А браслет с бриллиантом? – неожиданно спросила Анна
Леонидовна. – Его он тоже продал?
– А я откуда знаю? – пожал плечами Валерий Яковлевич. – Что мне Виктор Николаевич рассказал, то я тебе и передаю.
Он задумчиво посмотрел на холодильник, потом искоса глянул на жену. Анна Леонидовна старательно делала вид, что не замечает немых намеков мужа.
– Не нравится мне этот Маковецкий, – неожиданно сменила она тему. – Какие‑то серые у него стихи. Я в книжном магазине все его сборники выкупила. Целый день читала и никакого удовольствия, кроме головной боли, не получила. И люди о нем не особо отзываются.
– Зато пробивной, – возразил Брюсов. – Был бы тряпкой, кто бы его печатал? А раз печатают, значит, умеет человек за себя постоять. Поэтов много, печатают не всех. Если человек печататься может, значит, способный он, такой в нашем мире выживет!
– Три тысячи… – вздохнула жена.
– А что делать? – философски ответил супруг. – Можно, конечно, что‑нибудь и подешевле подобрать. Но ты ведь помнишь, что Ашот Каренович всегда говорил: «Я не настолько богат, чтобы покупать деловые вещи». На всю жизнь ведь берем, как говорится, на вырост. А возьмешь что‑ни‑будь деловое, кончится все это ГПТУ или спецшколой для дефективных детей, а я уже не при делах буду.