А потом, присмотревшись, спросил у Никиты: — А тебя, вообще, как кличут?
— Никитой, — отозвался Никита.
— А я — Гмырь. Слыхал?
— Слыхал что-то такое, — подумав, ответил Никита. — Только не это… не обижайся, но я вспомнить не могу — где именно. Меня ведь по башке шарахнули так, что я не помню даже, как меня мусора поластали. Первый раз очнулся — только здесь.
— И я, — неожиданно проговорил Гмырь и потер указательным пальцем расплывшуюся в пол-лица переносицу. — Понимаешь, нажрался с братвой в «Славянском базаре», а потом… вроде разборка какая-то началась. Пальба, грохот… Дальше ничего не помню. Вчера открываю глаза, а на меня эта рожа смотрит…
Гмырь кивнул на негра, а тот клацнул зубами и снова прохрипел:
— Макамба!
— Во-во… Я уж думал, что поехал умом. Вроде место привычное — камера, а ничего понять не могу — негр, прямо как из кино про Тарзана, да еще вон тот крысеныш…
Никита посмотрел туда, куда кивнул ему Гмырь, и увидел четвертого обитателя камеры. Им был низенького роста мужичок в клетчатом строгом, хотя и порядком растрепанном костюме. В облике этого мужичка не было ничего примечательного, кроме, пожалуй, постоянно бегающих глазок. Мужичок сидел в углу камеры неподвижно, скорчившись, а глазки его метались из стороны в сторону, будто в камере гудел целый рой мух, и мужичок отслеживал движения каждой отдельно взятой.
— Эй! — гаркнул Гмырь, повернувшись к клетчатому мужичку. — Ты кто?
Мужичок вскинул маленькую голову и залопотал что-то на абсолютно незнакомом Никите языке. Впрочем, одно слово, несколько раз проскользнувшее в мяукавшей речи клетчатого, Никите показалось знакомым — «американа».
— Бормочет, как поп над покойником, — прокомментировал Гмырь. — А о чем — хрен его разберет.
— Говорит вроде, что американец, — неуверенно произнес Никита.
— Да ну? — удивился Гмырь. — А ты по-ихнему понимаешь, что ли?
— Макамба! — каркнул из своего угла негр.
— Не понимаю, — поморщившись, ответил Никита. — Я вообще ничего не понимаю… Ты это… говорил про кабак что-то?
— Ага, — подтвердил Гмырь, — кабак. «Славянский базар». Да ты что, братан, — это ж самый известный кабак в нашем городе!
Никита почесал в затылке. Вообще-то он неплохо знал саратовские рестораны, но среди них не было ни одного с таким названием. А название-то, кажется, знакомое… Где это он его слышал?
— Ну, ты даешь! — загоготал Гмырь. — Ты что — не местный? А я-то тебя поначалу за братка принял…
— А я он и есть, — огрызнулся Никита.
— Да? — гоготал Гмырь. — Какой же ты браток, если ты «Славянского базара» не знаешь? Под кем ты ходишь вообще?
— Женя Петросян пахан у нас…
От неожиданности Гмырь даже смолк на секунду, но, справившись с приступом естественного изумления, загоготал еще громче:
— Петросян? Евгений Натанович? Тогда у меня пахан — Юрий Никулин. Нет, брат, зря тебя все-таки на хату сразу кинули. Надо было тебе в больничке отлежаться. У тебя, видать, мозга за мозгу заехала…
— Оборвись, — чувствуя закипавшее внутри глухое раздражение, посоветовал Никита. — Ты-то сам кто такой? Я в Саратове всех знаю, а твою морду похабную ни разу не видел…
— В Саратове? — расплылся Гмырь в ухмылке. — Какого же хрена ты в Москве делаешь?
— Чего?!
— Я нажрался в «Славянском базаре», — пояснял Гмырь, — там меня повязали и сюда привезли. Значит, я в Москве и нахожусь. За каким хреном меня мусорам в Саратов тащить? Я там и не был ни разу.
— Макамба! — снова прокричал негр, который, видимо, в этой камере исполнял обязанности часовой кукушки, подающей сигнал через определенные промежутки времени.
— Заткнись ты! — рявкнул на него Никита, и негр смолк, тихо урча, как рассерженная собака. — Какая Москва? — вскочив с нар, воскликнул Никита.
— Меня в Саратове повязали, значит, я в Саратове и нахожусь. И ты тоже. И этот Макамба…
— Макамба! — обрадованно завопил негр, услышав родную речь.
— И американец тоже! — Никита вытер со лба холодный пот и снова опустился на нары. — Ты меня не путай, — посоветовал он Гмырю, — у меня и так очко играет по поводу предстоящей беседы с гражданином следователем. Кажись, одного я грохнул, перед тем как меня вырубили…
Тут Никита заткнулся, сообразив, что наговорил лишнего — а откуда уверенность, что этот Гмырь не наседка? Или негр — вдруг его словарный запас не одно слово, а немного больше? В таком случае негр вполне может настучать следователю. Никому верить нельзя, а уж прежде всего — вот этому встрепанному клетчатому мужичку с его бегающими из стороны в сторону глазками.
Никита прилег на нары. Гмырь что-то еще говорил ему, презрительно усмехаясь, но Никита не слушал. Анна, Гоша Северный, Олег Сорвиголова — все это кружилось перед глазами Никиты, не давая ему покоя, — странно знакомое погоняло «Гмырь», встрепанный клетчатый, макамба…
— Макамба! — тоскливо позвал из своего угла негр, и Никита снова провалился в душное небытие.
Несколько минут он лежал, не ощущая почти ничего. Потом пришел к нему странный сон — будто заскрипела железная дверь, которую он, кстати, не заметил, когда был еще в сознании, и появившиеся в камере двухголовые мужики с обнаженными ножами невообразимых размеров стащили с нар упирающегося Гмыря и уволокли его. И негр Макамба, увидев двухголовых, будто бы побледнел от испуга настолько, что стала отчетливо видна его черная набедренная повязка, и клетчатый будто визжал на своем языке что-то непонятное.
Снова заскрипела железная дверь, и Никита проснулся.
А проснувшись, первым делом он повернулся к нарам, на которых лежал Гмырь, с целью рассказать последнему подробности странного сна — все-таки Гмырь хоть и был неприятным типом, но говорил по-русски, а не лепетал что-то на неизвестном языке и уж тем более не кричал — макамба!
— Макамба! — приветствовал негр проснувшегося Никиту.
— Пошел ты на хрен малой скоростью, — отозвался Никита и вдруг осекся, заметив, что никакого Гмыря в камере нет.
Негр Макамба сидит в своем углу, клетчатый мужичок нахохлился, как курица и, кажется, спит, а Гмыря нет. И двери — железной тюремной двери с кормушкой в верхней части — нет тоже…
«Как это так? — шевельнулось в обалдевшей голове Никиты. — Как может быть камера без двери? И окно какое-то странное… Как будто нарисованное. А Гмырь? Куда он подавался? Дернули на допрос, пока я спал? Да двери же нету…»
Тут мысли Никиты замкнулись в кольцо, и какое-то время он тупо пережевывал пришедшее ему на ум предположение о том, что дверь замаскированная, чтобы арестанты не смогли ее сломать.
— Макамба! — крикнул негр и прервал ход мыслей Никиты.
Никита встрепенулся.
Он вдруг вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах слышал это погоняло — Гмырь. Несколько дней назад — кстати, какой сейчас-то день? Или час? Никакого понятия о реально текущем времени Никита не имел, тем не менее продолжал свои мысленные рассуждения:
«Несколько дней назад я говорил с Гошей, — вспоминал он. — Сидели мы с ним за бутылкой, и я ему тогда сказал, что с братвой собираюсь прощаться, что завязываю. Он меня отговаривал, а я ему свое. Тогда он замолчал. Он еще как-то странно посмотрел на меня и перевел разговор на другую тему. Стал трепаться о каком-то московском авторитете, которого в кабаке свои же по пьянке завалили. Гмырь. Точно — он так и сказал — Гмыря завалили по пьянке свои пацаны. В кабаке.