Антония единственная могла рассказать ей что‑нибудь полезное, но была настолько полна подозрительности, что действовать приходилось осторожно.
После секундного размышления Триш решила сослаться на собственную несостоятельность в личной жизни:
– Я совершенно не умею поддерживать отношения и не понимаю, в чем дело. Вот и подумала, что, послушав про твои, пойму.
Не очень‑то убедительно, сказала она себе, дожидаясь ответа Антонии. Я прекрасно знаю, в чем дело. Просто я ненавижу то, как мужчины рубеж за рубежом заставляют тебя сдавать оборону, пока ты не станешь совсем беззащитной, и тогда бросают тебя… или используют в качестве мишени в своих упражнениях. В любом случае ты оказываешься несчастной, полной гнева и испуганной собственной обнажившейся сущностью.
– Раньше я могла поддерживать отношения почти год, а сейчас не могу протянуть дольше трех месяцев. Я смотрю на такие пары, как ты и Роберт, и восхищаюсь вами, а потом начинаю думать, как тебе это удается.
– А не надо слишком много думать. – Голос Антонии прозвучал сухо, но гораздо менее подозрительно. – Это всегда плохо кончается.
– Почему? Я имею в виду, что такое ты боишься обнаружить, если начнешь думать о Роберте?
– Ничего страшного, поэтому не надо смотреть на меня с таким интересом. Я не романтик, как ты, и видела слишком много, чтобы верить в вечное блаженство или даже счастливую жизнь в браке. Лучше сосредоточиться на поверхности и не копать вглубь в поисках неприятностей.
Я тоже много повидала, подумала Триш, но именно поэтому я больше не стану с этим мириться.
– Послушай, Триш, ты же прекрасно знаешь, как и я, что ни один мужчина не остается навсегда таким привлекательным – или таким увлеченным, – каким был вначале. Такова жизнь. Но я бы сказала, что Роберт, пожалуй, совсем не плох. У нас по‑прежнему есть общие интересы, и он умеет меня рассмешить. – Губы Антонии раздвинулись в улыбке, больше похожей на гримасу. – И он никогда не зевает мне в лицо, как это всегда делал Бен. Меня от этого просто тошнило.
– Да, знаю. Я видела, что ты его ненавидишь.
– А ты бы не возненавидела? – резко спросила Антония.
– Вероятно, – ответила Триш, надеясь достаточно спокойной благожелательностью голоса смягчить свои следующие слова. – Но возможно, он не зевал бы так часто, если бы был чуть больше уверен в твоих чувствах. Бедняге Бену всегда требовалась моральная поддержка, не так ли? А ты была на это немножко скуповата.
Антония улыбнулась, в осанке и взгляде снова появилась знакомая царственность.
– Он ведь тебе самой очень нравился, а? В какой‑то момент я даже думала, что ты собираешься увести его у меня.
– Ты что, правда? Когда?
– О, сто лет назад, – небрежно ответила Антония.
– Ты, наверно, сошла с ума! Конечно, я всегда любила его, но по‑сестрински, – сказала Триш, а потом, с большей искренностью, добавила: – Он с самого начала принадлежал тебе, а ты знаешь, как я отношусь к людям, которые разбивают чужие браки.
– Должна бы, ты достаточно часто мне об этом говорила. А ты со своим отцом видишься?
– Нет.
Триш с радостью говорила бы о чем угодно, лишь бы Антония не терзалась картинами того, что может происходить с Шарлоттой, но обсуждать с кем‑либо своего отца ей по‑прежнему было трудно.
Он с жестокой внезапностью исчез, когда Триш было восемь лет. Оглядываясь назад, она поражалась, насколько мужественно справилась с этим ее мать, не впавшая в истерику и в течение месяца нашедшая и работу, и коттедж, который могла позволить себе на свою мизерную зарплату. Материальной помощи от мужа она не получала, пока в конце концов не подала на него в суд через пять лет после его ухода, и при этом умудрялась давать Триш все, что было у ее школьных друзей.
Для нее это было, наверное, ужасно тяжело, и тем не менее она никогда не осуждала его в присутствии Триш. По воспоминаниям прошлого мать представала просто святой.
Пожалуй, даже излишне святой. В некоторые моменты Триш казалось, что критика была бы не лишней. Отец ни разу не потрудился с ней встретиться. От него не приходило ни писем, ни подарков на Рождество и в день рождения, ни поздравлений с успешно сданными экзаменами, не было никаких контактов, пока о ней не заговорили в газетах как о подающем надежды молодом адвокате, а тогда уже было слишком поздно. Она была слишком зла, чтобы подпустить его к себе, и будь она проклята, если он посмеет поставить себе в заслугу какие бы то ни было ее успехи. На это имеет право ее мать, и никто другой.
– Прости, – сказала Антония, с любопытством глядя на нее. – Я не думала, что это такая больная тема.
Триш пожала плечами:
– Просто мне трудно об этом говорить. Лучше расскажи мне о Роберте.
– Он не разбивал моего брака с Беном, поэтому можешь перестать выражать так явно свое неодобрение. Разрушила его эта американская сучка Бена, как ты прекрасно знаешь. Роберта я встретила уже потом.
– Да, знаю, – сказала Триш, предпочтя не напоминать Антонии о ее собственных многочисленных похождениях.
– И с ним мне жить гораздо легче, чем когда‑либо было с Беном.
– Да? Хорошо. И в каком же отношении?
– О, во многих, – ответила Антония с какой‑то особенной улыбочкой. – Если быть честной… – Помолчав, она кивнула головой, словно сама она или Триш что‑то сказала. – Да, думаю, в основном потому, что Роберт терпеть не может все то, что Бену казалось чудесным.
– Например?
– Ой, Триш! Ты должна помнить, как Бен постоянно распространялся о радостях семейной жизни. Он постоянно грезил о чистых пеленках, которые сушатся на старой каминной решетке в детской, сквозь них просвечивает огонь, и выводок влажных голеньких малышей играет с костяными погремушками ручной работы перед камином на коврике, который соткала его преданная жена длинными зимними вечерами, пока он занимался мужской работой где‑то там, на свежем воздухе. В духовке стоит яблочный пирог, пахнущий корицей, а я пухлая, в фартуке, с обожанием улыбаюсь ему всякий раз, когда он решит прийти домой, чтобы оплатить мои счета, обеспечить мою безопасность и дать мне указания, что делать. Уф!
Триш впервые в жизни обнаружила, насколько живое воображение у Антонии, и от души понадеялась, что изумление не отразилось на ее лице.
– Роберт терпеть не может всего этого так же сильно, как и я. Ему нравятся приличные рестораны, общество взрослых и в целом гораздо более утонченный образ жизни. И его нисколько не пугают мои успехи. Бен так и не смог с этим смириться. Знаешь, это было даже нелепо; я всегда зарабатывала больше него, даже вначале, но он настоял, что будет за все платить сам. Наверное, это было своего рода самоутверждение, но я от этого бесилась. Роберт совершенно другой. Ему нравится, что я так много зарабатываю, и он откровенно побуждает меня тратить деньги на него.
– И это хорошо?
– Конечно. Неужели ты не понимаешь? Он достаточно уверен в себе, чтобы брать, тогда как у Бена этого никогда не было. А куда как легче жить с уверенным мужчиной, чем с хнычущим нытиком.
– А, понятно, – сказала Триш. А про себя подумала: «Бедный Бен! Ну и жизнь ты ему устроила».
– И потом, Роберт принимает меня такой, какая я есть. Бен все время пытался меня изменить, принизить, чтобы самому не чувствовать себя подчиненным.
Неужели? – спросила себя Триш, мысленно оглядываясь назад. Да нет, конечно. Разве он не хотел всего лишь, чтобы ты продолжала относиться к нему так, как, казалось, относилась вначале? Не в этом ли было все дело?
– Что ж, я действительно рада, что это себя оправдывает, – сказала она вслух.