Это гораздо опаснее, чем все царапины и ожоги, полученные детьми, за которыми смотрела ты, но никто не обвинил ее в том, что она сделала это нарочно.
– Видимо, это было давно, – печально сказала Триш и шмыгнула носом. – Сегодня ребенка с такой серьезной травмой сразу бы внесли в список риска.
– Пойди‑ка найди носовой платок, – велела Мэг, словно Триш и правда снова было двенадцать лет, – а я поставлю чайник.
По винтовой лестнице Триш поднялась наверх умыться. Подкрасив ресницы, она вернулась вниз, чувствуя, что отчасти овладела собой.
Мэг подала ей дымящуюся кружку. Триш уловила запах и воскликнула:
– «Мармайт»! Я словно вернулась в детство.
– Пей. Попозже я приготовлю ужин. Сегодня ты явно не ела, несмотря на все запасы твоей еды. Нет, ты все же безнадежна, Триш! Не удивительно, что ты довела себя до такого состояния.
– Иногда я забываю, – сказала она, прежде чем послушно выпить восхитительный напиток. Именно его она всегда пила в детстве, когда болела или чувствовала себя несчастной. – А потом, когда я пытаюсь поесть, я вспоминаю о Шарлотте и о том, что, возможно, с ней делают, и не могу проглотить ни кусочка. Но вот это просто здорово! Мне нужно было вспомнить о «Мармайте» раньше. Спасибо, мам.
– Да мне самой приятно, – ответила Мэг, приготовившая себе чай. – А теперь рассказывай. Полиция выяснила хоть что‑нибудь про исчезновение Шарлотты?
Триш пожала плечами:
– Нет, иначе они не набросились бы на меня сегодня.
– По‑видимому, она мертва, да? – Мэг несколько раз моргнула, отгоняя невыплаканные слезы. – Столько дней прошло.
– Скорей всего, да. Если только ее где‑нибудь не прячут… как в том ужасном случае в Бельгии. Прости, мам!
Мэг на мгновение прикрыла глаза рукой. Потом решительно улыбнулась и отпила чаю.
– Просто она так похожа на тебя, Триш. Я видела ее, по‑моему, всего один раз, но на фотографиях, которые Антония прислала на Рождество, она в точности ты в этом возрасте. И тогда я… я каждый раз раскисаю, думая о тебе и о том, что ей, возможно, пришлось… Прости, Триш. Слезами горю не поможешь. – Она высморкалась. – Тебе известно, что предпринимает полиция?
– Все, что может… даже я это вижу. Первым делом связались со всеми соседями и близкими подругами Шарлотты на случай, если она пришла к кому‑то из них. Но никто ее не видел. Полицейские обошли все дома вокруг парка и опросили их жителей. Всю неделю на всех перекрестках в парке дежурили полицейские, расспрашивая прохожих. Перекопали сад Антонии и, полагаю, обыскали и ее дом, хотя она мне об этом не говорила. Не вижу, что еще можно сделать.
– Да. Если они копают, то, скорей всего, тоже считают ее мертвой, да? О, Триш, ну зачем кому‑то убивать ее, такую маленькую? Я знаю, они думают на какого‑нибудь педофила, но разве это вероятно? Всего лишь четырехлетняя девочка… разве кто‑нибудь?…
Триш пожала плечами.
– Именно это все мы предположили с самого начала… газеты тоже. В наши дни именно это предполагают первым делом, когда пропадает ребенок.
– Мы слишком много знаем, верно?
– Да. Но это все же лучше, чем бывало прежде, когда детям, рассказывавшим всякие ужасы, не верили; иногда даже наказывали, если те пытались кому‑нибудь пожаловаться на то, что с ними делают. Хотя на самом деле я считаю, что сегодня мы порой делаем скоропалительные выводы. Я имею в виду, что убитые дети – не обязательно жертвы педофилов. Иногда они просто попадают под руку выведенной из себя матери, которая может ударить или встряхнуть ребенка гораздо сильнее, чем хотела.
– А что – трясти ребенка тоже опасно? – спросила Мэг.
– А что – трясти ребенка тоже опасно? – спросила Мэг. – Я знаю, что у совсем крошечных младенцев от этого иногда случается сотрясение мозга, но я думала, что Шарлотта уже слишком большая.
– Возможно, я точно не знаю. Нет, ты, должно быть, права. Но ведь остаются еще побои. А кто‑нибудь мог бить Шарлотту. – Триш жалобно улыбнулась. – Все сходятся во мнении, что бедняжка унаследовала фамильный характер.
– Ты верно сказала: бедняжка!
Они замолчали, вспоминая прошлое, вспоминая, скольких усилий стоила Триш борьба с собственной вспыльчивостью.
– Ты кого‑то подозреваешь? – спросила через какое‑то время Мэг.
– Вначале самым подозрительным мне казался Роберт Хит, – сказала Триш, отгоняя воспоминание о себе шестилетней, раздражавшейся на свою неизменно терпеливую мать. – И Антония говорила мне, что полицейские ежедневно его допрашивают, но теперь подозрения уже, наверное, сняты.
– Видимо, да, иначе они не терзали бы тебя.
– Да, пожалуй. Но мне он все равно кажется самым подходящим. Он, правда, похож на крысу, мам. Даже тебе он вряд ли понравится.
Мэг нахмурилась, и в форме ее распрямившихся бровей Триш вдруг с радостью увидела что‑то свое. Она с удовлетворением отметила, что наследственность у нее не только отцовская.
– Триш, – с необычной серьезностью проговорила Мэг, – я знаю, ты никогда его не любила, но тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь быть несправедлива?
– К Роберту Хиту? Нет! Он опошляет, почти из принципа, все, что дорого другим людям. А уж как он доволен собой. И…
– И давай взглянем правде в глаза, моя дорогая, тебе не нравится, когда матери‑одиночки впускают в свою жизнь мужчин.
Триш внимательно посмотрела на мать. В ее милом мягком лице с такими знакомыми морщинками сейчас читалась какая‑то странная неумолимость. Волна стыда, накрывшая Триш, смыла ее прежние представления о долге матери перед маленьким ребенком и ту чуть высокомерную, хотя и нежную, снисходительность, с которой она, женщина, добившаяся немалых успехов в своей профессии, смотрела на мать, чей житейский опыт ограничивался исключительно сферой быта.
– Ты из‑за меня больше не вышла замуж? – спросила она после долгой паузы.
Оглядываясь назад, Триш всегда ощущала, что все ее детство прошло под знаком ухода отца и ее подозрениями, что его подтолкнул к этому тяжелый характер дочери. Когда она выросла и узнала, что большинство детей в разведенных семьях считают себя ответственными за неудачи и жестокость своих родителей, она попыталась осмыслить прошлое в более рациональном ключе. И начала понимать, что всегда следует принимать во внимание и чужую точку зрения.
– Не совсем, – сказала Мэг, глядя на нее с чрезмерной любовью. – Скорее всего, я не захотела бы снова рисковать, но ты могла бы облегчить мне возможность иметь друзей… друзей‑мужчин.
– Прости, – сильно нахмурившись, сказала Триш. – Послушай, мама, я действительно очень раскаиваюсь. Правда, я делала это не нарочно. В смысле, в то время я ничего не понимала.
– Я это знаю. Спасибо, – сказала Мэг, даже не задумываясь, что в извинениях необходимости не было. Несмотря на всю свою самокритичность и критический взгляд на собственную роль в жизни матери, Триш была немного задета.
– Ну а теперь, дорогая, может, примешь душ и переоденешься? Смоешь все воспоминания о гадкой полиции, а я тем временем приготовлю куриные грудки, которые нашла у тебя в холодильнике, пока они не испортились. Еще я заметила там виноград, лук‑шалот и сметану, так что у нас будет к ним замечательный соус.
– И вино есть.