— Они умоляют, плачут, — рассказывал Бэгги, — устраивают целый спектакль.
Но катастрофа, которую сам себе устроил накануне Пэджит, исключала какое бы то ни было его обращение к жюри. Поэтому Люсьен вызвал на свидетельское место его мать, Летти Пэджит. Это была женщина, разменявшая шестой десяток, миловидная, с седеющими коротко стриженными волосами, в черном платье — словно уже надела траур по сыну. Люсьен проводил ее на место, поддерживая под руку, и она прерывающимся голосом начала свою речь, совершенно очевидно до последней паузы, до мельчайших нюансов интонации написанную ей адвокатом. Вот ее Дэнни, маленький мальчик, который каждый день после школы отправляется на рыбалку. Вот он сломал ногу — выпал из шалаша на дереве. Вот он получает грамоту на конкурсе по правописанию в четвертом классе. С ним не было никаких хлопот, никаких. Да, в сущности, и потом, когда он повзрослел, с ним не было хлопот, он доставлял только радость. Два его старших брата вечно попадали в какие-нибудь истории, Дэнни — никогда.
Речь свидетельницы была такой глупой и так шита белыми нитками, что граничила с фарсом. Но в жюри сидели три матери — мисс Калли, миссис Барбара Болдуин и миссис Максин Рут. Люсьен надеялся разжалобить хотя бы одну из них. Собственно, только одна и была ему нужна.
Разумеется, вскоре миссис Пэджит уже обливалась слезами. Она никогда не поверит, что ее сын совершил столь ужасное преступление, но, если присяжные думают иначе, она постарается смириться с их решением. Пусть они только не отнимают у нее сына. Зачем убивать ее мальчика? Что обретет мир, если его казнят?
Ее боль была неподдельной. Трудно смотреть на бурное проявление такого горя. Какое нормальное человеческое существо не посочувствует матери, которая вот-вот потеряет сына! В конце концов миссис Пэджит, содрогаясь от рыданий, закрыла лицо руками и уронила голову. Люсьен не спешил помогать ей сойти со свидетельского места. То, что начиналось почти как фарс, закончилось душераздирающей драмой, заставившей большинство присяжных потупить взгляд.
Люсьен объявил, что других свидетелей у него нет. Они с Эрни поочередно подвели краткие итоги, и около одиннадцати часов жюри снова отправили совещаться.
* * *
Джинджер затерялась в толпе. Я удалился ждать ее в редакцию, но, поскольку она там так и не появилась, решил навестить Гарри Рекса. Тот послал секретаршу за сандвичами, и мы расположились на обед в его захламленном конференц-зале. Как большинство клэнтонских адвокатов, он почти все свое рабочее время проводил в суде, наблюдая за процессами, что не приносило ему никакой материальной выгоды.
— Ваша девушка не спасует? — поинтересовался он с полным ртом, набитым индейкой и швейцарским сыром.
— Вы имеете в виду мисс Калли?
— Ага. Как она насчет газовых камер?
— Понятия не имею. Мы с ней об этом не говорили.
— Она нас беспокоит, так же как и этот калека.
Гарри Рекс как-то незаметно включился в процесс, так что у окружающих создалось впечатление, будто он работает на Эрни Гэддиса и штат. И он был не единственным в городе адвокатом, который поддерживал обвинение.
— Им понадобилось меньше часа, чтобы признать его виновным, — напомнил я. — Разве это не добрый знак?
— Видите ли, присяжные порой ведут себя непредсказуемо, когда приходит пора ставить подпись под смертным приговором.
— Ну и что? Тогда он получит пожизненное заключение. Судя по тому, что я слышал о тюрьме Парчмен, лучше газовая камера, чем пожизненный срок в таком месте.
— Так-то оно так, Уилли, но пожизненное... оно ведь вовсе не пожизненное, — проговорил он, вытирая лицо бумажным полотенцем.
Я положил свой сандвич на тарелку, а он принялся за следующий.
— А какое же оно? — удивился я.
— А какое же оно? — удивился я.
— Десять лет, может, и меньше.
Я попытался осмыслить услышанное.
— Вы хотите сказать, что срок пожизненного заключения в Миссисипи равняется десяти годам?
— Именно. По истечении десяти лет, а если повезет, то и раньше, убийца, приговоренный к пожизненному заключению, получает право условного освобождения под честное слово. Безумие, правда?
— Но почему?..
— Не пытайтесь это понять, Уилли, просто таков закон. Он существует уже пятьдесят лет. Однако самое плохое то, что присяжные этого не знают. И сказать им нельзя. Хотите салата?
Я отрицательно покачал головой.
— Наш многомудрый Верховный суд решил, что присяжные, знай они, насколько легким на самом деле окажется наказание, могут проявить чрезмерную склонность к вынесению смертных приговоров. А это якобы несправедливо по отношению к осужденному.
— Пожизненное заключение равняется десяти годам?.. — пробормотал я, не веря своим ушам. В Миссисипи много нелепых законов. В день выборов, например, все магазины, торгующие спиртным, должны быть закрыты, будто избиратели, напившись, могут выбрать не тех людей. И вот еще один немыслимый закон.
— Вы правильно поняли, — подтвердил Гарри Рекс, запихивая в рот последний огромный кусок сандвича. Потом взял с полки конверт, открыл его, достал большой черно-белый снимок и подтолкнул его мне через стол. — Вас застукали, приятель, — заметил он со смехом.
На снимке я был запечатлен выходящим из номера Джинджер в мотеле. Я выглядел усталым, с похмелья и словно бы в чем-то виноватым, но в то же время, как ни странно, и довольным.
— Кто это сделал? — спросил я.
— Один из моих парней. Следил там за неверной супругой моего клиента, увидел вашу маленькую коммунистическую машинку и решил позабавиться.
— Не он один.
— А она горячая штучка. Мой парень пытался снимать через занавеску, но не смог найти подходящей точки.
— Хотите автограф?
— Нет, оставьте себе на память.
* * *
После трех часов обсуждения присяжные зашли в тупик, о чем и сообщили судье в переданной через секретаря записке. Лупас объявил возобновление заседания, и мы ринулись через улицу.
Если присяжные не пришли к единому мнению относительно смертной казни, значит, согласно закону, судья назначит пожизненное заключение.
В ожидании выхода присяжных аудитория тревожно бурлила. Что-то пошло не так. Неужели происки Пэджитов увенчались-таки успехом?
Лицо мисс Калли было каменным, я никогда еще такого не видел. Миссис Барбара Болдуин явно только что плакала. Несколько мужчин выглядели так, будто побывали в кулачном бою и рвались его продолжить.
Председатель жюри встал и нервно объяснил его чести, что мнения присяжных разделились и за минувшие часы они не смогли достичь никакого прогресса в своих дебатах. Он оценивал перспективу единогласного вердикта скептически, так что они готовы были разойтись по домам.
Судья Лупас поименно опросил каждого присяжного: считает ли персонально он или она, что вероятность единогласного решения еще существует? Все ответили на вопрос отрицательно.
Я почувствовал, как в зале нарастает тревога. Люди взволнованно перешептывались, что, разумеется, не способствовало спокойствию присяжных.
Тогда судья Лупас предпринял то, что Бэгги впоследствии назвал «взрывоопасным решением»: прежде чем отправить присяжных на новый тур переговоров, он без подготовки прочел им лекцию об обязанности соблюдать требования закона и держать обещание, данное ими во время процедуры отбора жюри. Это была суровая и пространная речь, начисто лишенная каких бы то ни было признаков раздражения.
Не сработало. Два часа спустя ошеломленный зал слушал, как судья Лупас пытался снова надавить на присяжных — с тем же результатом.