Громов достал из тумбочки станок безопасной бритвы и баллончик с пенкой для бритья. Через полчаса гладко выбритый, подтянутый и пахнущий одеколоном командир воинской части 461-13 «бис» входил в помещение, где ждал команды на вылет дежурный пилот. Сегодня этим пилотом снова был Лукашевич.
— Костя? — удивился он, завидев командира. — Не спится, что ли?
— Распустил я вас, — проворчал Громов, подходя и осматриваясь; он снял плащ и фуражку, пригладил волосы. — Совсем страх потеряли!
— В смысле? — не понял намека Лукашевич.
— Устав когда в последний раз перечитывал? — поинтересовался майор, присаживаясь.
— А, ты про это, — Лукашевич ухмыльнулся. — Не с той ноги встал, Костя? Громов вздохнул.
— Что читаешь? — спросил он, кивая на томик в твердом переплете, который Лукашевич держал в руках.
— Да так, ерунда всякая. Ребята из техобслуживания дали.
Громов наклонился и отобрал у него книгу:
— Том Клэнси. «Красный шторм». О чем?
— Роман. О третьей мировой войне. СССР против НАТО. Бред редкостный.
— Примеры?
— Пожалуйста, — Лукашевич взял томик, полистал страницы и с выражением зачитал: — «Четверка американских „фантомов
— Ну ты, допустим, не шибко-то и спорил, — возразил Громов. — А вот Стуколин — да, завелся с пол-оборота. Но я сейчас не об этом хотел бы поговорить.
— Говори, — Лукашевич изобразил готовность выслушать лучшего друга и командира.
— Помнишь, на чем прокололись пираты в том фильме?
— Они много раз прокалывались…
— Но главный их прокол в том, что они оставили часть команды «Нежина» в живых. Лукашевич тихо рассмеялся.
— А ты подумай, Костя, — сказал он, — если бы пираты убили всех нежинцев, о чем тогда был бы этот фильм?
— Это понятно, — кивнул Громов. — Сюжетообразующий эпизод. Но вот в реальности — в нашей суровой бескомпромиссной реальности — что должны были сделать пираты?
— Расстрелять всех, — не задумываясь, сказал Лукашевич. — До последней поварихи. В нашей суровой реальности, — съехидничал он, пародируя майора, — пираты не склонны проявлять гуманизм. А в смерти врага можно быть уверенным, только если видел его труп.
А в смерти врага можно быть уверенным, только если видел его труп.
Громов откинулся на спинку стула.
— В самую точку, — произнес он со странной интонацией.
— К чему ты клонишь, Костя? — спросил Лукашевич встревоженно.
— Я жду ответного хода, — объяснил Громов, глядя почему-то в сторону. — Ответного хода наших противников.
— Погоди, — встрепенулся Лукашевич. — Уж не хочешь ли ты сказать, что те, в «джипе», уцелели? Но это же ерунда, Костя. Прямое попадание «икса» — не шутка. И судебные эксперты подтвердили: трупов в машине было столько, сколько надо — восемь штук — ни трупом больше, ни трупом меньше.
— Нет, — Громов поморщился, — не хочу я этого сказать. И не о группе Мурата речь.
— Мурата? — переспросил Алексей.
— Ах да, ты же не в курсе. Муратом назвался предводитель этой банды. Судя по повадкам, чеченец.
— Ух ты, — выдохнул Лукашевич; он мгновенно возбудился. — Интересная тема. Чеченец по имени Мурат. При чем тут чеченец? Мы же как бы воюем с другими.
— Ты забываешь, что они — единоверцы. Эти узы бывают посильнее кровных. На самом деле, Алексей, мы ведем войну не с какой-то отдельной нацией или народом — мы ведем войну с цельным и неизменяемым мировоззрением. А это всегда война до победного конца, война на полное уничтожение. И ни одна из враждующих сторон не остановится, пока не увидит все трупы своих врагов.
Лукашевич, осмысливая услышанное, ответил не сразу. Он понял, что с другом Костей творится неладное. Монолит дал трещину. Что послужило причиной этому? Смерть Жени? Да, другого объяснения быть не может. Майор Громов, которого только полный кретин мог обозвать трусом, боится. Но, конечно, не за себя — он боится за своих солдат, а это очень плохо. Командир не должен бояться потерь — иначе он уже не командир и ему пора в отставку. Увидеть Костю отставником Лукашевичу не хотелось. А значит, нужно как-то на Костю повлиять, показать ему, что все эти метания излишни, что есть простая и понятная цель, ради которой только и стоит жить, работать, драться. Вопрос только — как это сделать? Не такой человек Костя, чтобы легко переменить точку зрения и успокоиться, если ему сказать, например: «Да брось дурака валять, Костяй, всё обойдется!» Тут требуется другой подход. И Лукашевичу после пары минут напряженных раздумий показалось, что он отыскал верное решение внезапно возникшей проблемы.
— Как-то уж очень выспренно у тебя получается, Костя, — заметил он. — Всё гораздо проще. Мы солдаты. И воевать нам придется с солдатами. Не с идеологами, не с философами, а с такими же солдатами, как мы. А потому мировоззрение и у нас, и у них одинаковое — солдатское. Как бы наши вожди ни выпендривались, какие бы идеи нам ни вкручивали, солдат думает только об одном: поскорее бы эта мясорубка закончилась, живым бы остаться да вернуться домой. Вот и всё мировоззрение. Даже те отморозки на «джипе», как увидели, что дело пахнет жареным, сразу ноги в руки и — привет… Солдат не будет воевать до полного уничтожения — он хочет вернуться домой.
— Ты знаешь, как убили Женю? — спросил вдруг Громов.
Лукашевич осекся.
— Э-э… подробностей я не знаю.
— В него стреляли несколько раз, — сообщил Громов, отчетливо выговаривая каждое слово. — И он уже был мертв, когда один из этих, как ты их называешь, «отморозков» подошел и произвел контрольный выстрел ему в голову. Это установила экспертиза, и у меня нет причин сомневаться в истинности ее выводов.
— Сволочи! — высказал свое мнение Лукашевич, он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.