После двух– или трехчасового рейда по ночной пустыне меня бросили в загоне, сооруженном позади большой черной войлочной палатки. Сокамерником моим стал симпатичный белый верблюжонок. Он был красив и грустен, его большие, влажные глаза светились недетской мудростью.
Я знал, что этому одногорбому созданию надо понравиться и особенно не досаждать ему разговорами и резкими телодвижениями. В противном случае оно могло убить или просто покалечить резким ударом своей изящной ноги.
“Верблюд на стреме, дожил” – подумал я и, полюбовавшись глазами животного, прилег на землю, чтобы решить, что делать дальше.
И неожиданно заснул, уткнувшись носом в кучу сухого навоза.
Ранним утром следующего дня двое белуджей в белых одеждах перенесли меня к небольшому костерку, у которого сидело несколько человек, развязали, налили чаю, дали кусок лепешки и куриную тушку, лишенную конечностей и белого мяса.
После трапезы один из них, по виду афганец, взял нож в руки и заговорил. В его речи часто повторялось слово “гуш”, что по-ирански означает ухо. Я понял, что мне предлагается радикальная косметическая операция. В надежде, что он удовлетворится одним ухом, я принялся вспоминать, какое из них у меня оттопырено. Решив, что левое, постарался держать голову левой стороной к говорившему.
Клянусь, я не обманываю, все так и было! Мысли мои метались, в руках я нервно теребил связку луп и лупочек. Всякий геолог, отколов образец, лижет его, чтобы лучше было видно, нет ли там золота или еще чего попроще, потом ищет в карманах, в полевой сумке, в компасной кобуре лупу, чтобы стало видно лучше и, как правило, ее не находит. Поэтому всякую увеличительную мелочь геологи-маршрутчики обычно связывают длинной крепкой капроновой нитью в гроздь вместе с иголкой, нужной для определения минералов по их твердости, карандашом, чтобы записывать эти определения в полевой дневник, и резинкой, чтобы стирать потом записи неправильных определений. Все это, прикрепленное к петельке нагрудного кармана, болтается у правой стороны живота. Так вот, при виде луп мне в голову полезли всякие глупости из греко-римской истории и я, взяв пятикратную лупу, соединил солнечные лучи на поверхности нижней внутренней части голени правой ноги (я сидел в позе неполного лотоса и поэтому сделать это было удобно). Кожа под лучами покраснела, затем почернела и задымилась. Я расширил лучом образовавшуюся каверну до размеров мелкой монеты, затем начал выжигать следующую.
Вероятно, именно это маниакальное продолжение возымело действие на большинство участников зрелища – ужас, отвращение, смешанные с неприятным удивлением, читались в их глазах.
Однако один из них (его звали Масуд), толстощекий и здоровенный белудж, смог преодолеть эти чувства. Подойдя ко мне, он охватил лапой запястье моей левой руки и повернул так, как будто хотел измерить мой пульс.
Однако мой пульс был ему до лампочки: другая рука Масуда потянулась к лупе. Он схватил ее толстыми негнущимися пальцами и после нескольких неудачных попыток собирал-таки пучок солнечных лучей в самом центре внутренней стороны кисти...
Известно, что большие мужики нередко слабы в коленках. Не прошло и минуты, как шипение и запах горящей плоти остудили садистское любопытство Масуда. Дыра получилась совсем маленькой и на глазах затянулась.
Тут я должен заметить, что такие пыточные опыты не так уж болезненны, как может показаться городскому жителю. Еще в детстве, избавляясь таким образом от бородавок, я был удивлен безболезненностью этой операции. Много больше мучений доставлял мне пинцет Веры, когда она в порыве юношеского сострадания выкорчевывала седые волосы из моих усов.
Фокус удался. Разбойники оставили уши на месте.
Посовещавшись, они забросили меня в кузов синей облупленной “Тойоты” и повезли в горы.
Машина долго петляла среди невысоких, выжженных солнцем холмов. Любуясь напоследок их верхушками, я жевал лепешку и вспоминал Верины пирожки.
Когда машина, наконец, остановилась, меня вытащили и поставили на ноги. Я пытался сказать что-нибудь остроумное или, по крайней мере, жизнеутверждающее, но получил сзади сильный удар в голову и отключился.
Очнулся я от нескольких подряд падений на землю – мои неблагодарные зрители, тащили меня вверх по склону горы, время от времени роняя. Уронив очередной раз, они некоторое время стояли, освещая объект падения большими китайскими фонарями. Почти у вершины они бросили мое безжизненное тело в глубокую яму.
И вот я здесь. Вполне закономерно.
3. Главное не открывать глаз. – Удавкин пожаловал... – Предсмертная проповедь...
Вспомнив свой путь в могилу, я несколько удовлетворился. Но поначалу никак не мог взять в толк, чем конкретно. Может быть, потому что вспоминая Удавкина, я, наконец, осознал, что он представляет собой весь мир, мир, в котором я никогда не мог найти себя. По крайней мере, надолго.
“Что же делать? – думал я, прислонившись лбом к холодному камню. – А, может быть, просто сойти с ума? Но в этой холодрыге не сойдешь... Но что это? Звуки??? Кто-то идет ко мне? Кто-то сбрасывает камни с двери?”
И тут же, как бы сверху, а может быть, с небес, раздался знакомый, подрагивающий от полноты жизни голос:
– Как поживаешь, Евгений?
– Сергей... Егорович? – удивленно спросил я, намеренно не открывая глаз.
“Если я открою глаза и увижу свет, и окажется, что это на самом деле Удавкин, – быстро промелькнуло в голове, – то моя могила станет еще и плевательницей. А в виде галлюцинации он будет весьма кстати. Будет с кем поговорить.
– Да, это я, – явно улыбаясь, ответил мой бывший напарник. С Фархадом. Напугал ты нас. Приоткрыли яму, а тебя нет... Дыра одна в полу. Сначала думали, что ушел ты. Но стон услышали... Здесь, оказывается, еще. А к нам вчера анализы пришли из ереванской лаборатории. В одной пробе из этого древняка золота полтора грамма на тонну. И меди почти два процента. А ты не глубоко зарылся? Слышишь меня?
– Слышу... Так вы заодно с ними?
– Заодно, не заодно... Какая тебе разница?
– Да так, интересно. И надо же как-то поддерживать нашу светскую беседу... – сказал я и попытался пожать плечами. Невозможность совершения этого спонтанного движения вернуло меня в мою ограниченную камнем действительность, и на минуту я замолк.
– Ты говори, говори, – попросил Удавкин, что-то отбивая молотком.
– А когда вы здесь... в этой яме моей, успели побывать?
– Да еще в прошлом году хозяева меня привозили. Когда приезжал в Захедан по контрактным делам... Сейчас надо еще проб добрать. Боюсь, как бы не повредить тебя... Свалю камень ненароком, а ты с мнительностью своей подумаешь что-нибудь гадкое.
– Ничего, ничего! Мне ничего... не повредит... Валяйте, бросайте! Сочту за честь...
– Да нет уж, я постараюсь осторожно. Вот сейчас только дверь эту уберем. Мы же ее только отодвинули. Ух, ты! Сколько ты здесь нарыл! Спасибо! А я думал, мне здесь придется покопаться. А ты уже все подготовил, только выбирай! Молодец! Похоже, ты застрял там?
– Ага! Намертво! Ни вверх, ни вниз... Подъемным краном не вытащишь...
– А далеко ты там?
– В пяти-шести... метрах...
– Не холодно тебе?
– Холодно...
– А ты не пробовал вылезти? – с заметной тревогой спросил он. – Поизвиваться? Подергаться?
– Пробовал... Но еще лучше застрял...
– Ну, тогда ничего! Не уйдешь, значит, по-английски, не прощаясь. Не оставишь старика одного с этим турком [9] ...
– Не уйду...
– Хм... Так, значит, говоришь, не помочь тебе ничем? Жаль! Было бы лучше, если бы я мог тебе помочь...
– Чтобы...