Бывает, что на подводных частях деревянных кораблей находят повисшими по нескольку штук мертвых этих чудовищ, в слепой ярости или от жадности вонзивших в них свое страшное жало.
Когда мертвое чудовище было снято с умиравшего, дон Хосе, сильно потрясенный этим несчастным случаем, стал принимать меры, чтобы остановить кровь, потоками лившуюся из огромной раны.
— Не трудитесь. Напрасно. Умираю.. — еле слышно лепетал умирающий, устремляя на капитана потухающий, но благодарный взгляд.
Это был красивый, мужественный малый лет двадцати пяти, и дону Хосе было очень жаль лишиться его, да еще таким ужасным образом.
— Дай Бог, — продолжал умирающий, напрягая последние силы угасающей жизни, — чтобы моя смерть, послужила, на пользу, бедным, товарищам, без этого случая им не овладеть бы рыбой, и…
Хлынувший изо рта новый поток пенистой крови заглушил последние слова несчастного. Голова его, покоившаяся на плече у боцмана, стоявшего возле него на коленях, бессильно повисла, все тело вздрогнуло и вытянулось.
— Готов, — проговорил дон Педро, утирая набегавшие на глаза слезы.
Дон Хосе молча кивнул головой.
— И как нарочно, это был один из лучших у нас, — сказал боцман, делая разные гримасы, чтобы скрыть свое волнение, проявлять которое ему, старому морскому волку, казалось неприличным.
Поднявшись на ноги, он поспешил в каюту и принес оттуда кусок парусины, которым и прикрыл покойника, между тем как столпившиеся вокруг товарищи погибшего совершали над ним молитву, к которой присоединились и все остальные.
—Дурное предзнаменование для нашего предприятия, — заметил дон Педро, удаляясь вместе с капитаном на другой конец плота.
— Хорошо, что вы не сказали этого при матросах, — сказал дон Хосе. — Это бы их окончательно обескуражило, и тогда действительно можно было бы ожидать всего худшего. Будем надеяться, что этим несчастьем и окончатся наши испытания. Немного погодя я прикажу похоронить этого беднягу. А пока пусть товарищи поплачут над ним и помолятся за упокой его души.
— А мне кажется, что этим дело не кончится, — стоял на своем молодой человек. — Какое-то тяжелое предчувствие давит мне грудь. Боюсь, не напрасно ли мы с сестрой затеяли эту опасную игру… Не можете ли вы, дон Хосе, сказать мне, по крайней мере, где мы теперь находимся?
— Полагаю, что недалеко от Новой Каледонии. В полдень сделаю измерения, и тогда мы узнаем в точности, сколько еще осталось до бухты. Может статься, что мы миль на двадцать или на тридцать уклонились в сторону от прямого курса, но это не страшно: стоит ветру подуть с востока — и мы в несколько часов исправим это положение.
— А если дон Рамирес теперь уже на месте?
— Так что же? Потягаемся с ним и возьмем свое. У него такой сброд на судне, который едва ли сумеет дать нам сильный отпор. При первом же нашем натиске все попрячутся. Талисман-то у вас цел?
— Цел, дон Хосе. Не беспокойтесь Я берегу его как зеницу ока.
— Да, берегите. Без него нам действительно придется плохо.
Во время этой беседы они подошли к каюте, на пороге которой сидела девушка, закрыв лицо руками. Услыхав шаги приближавшихся, она подняла голову и сквозь слезы коротко спросила:
— Умер?
— Увы, сеньорита, да! — ответил капитан. — Никто из нас, моряков, не застрахован от такого конца. Дон Педро, успокойте свою сестру, а я пойду распорядиться относительно отдачи последнего долга бедному Кардосо. При восходе солнца мы, может быть, уже увидим вершины Голубых гор. Не огорчайтесь, сеньорита, а главное, не унывайте.
Взяв сестру за руку, дон Педро увел девушку в ее помещение и уговорил прилечь, после чего забрался в свою койку и вскоре тоже крепко заснул.
Рыба вокруг плота исчезла; вызванное ею волнение прекратилось, и плот тихо продвигался вперед.
Когда горизонт с востока окрасился пурпуром утренней зари, дон Хосе отправился в свое отделение каюты, чтобы взять там подзорную трубу, с помощью которой собирался делать наблюдения. Труба эта лежала в большой деревянной шкатулке, никогда не запиравшейся, вместе с запасным компасом, секстантом, хронометром и другими приборами.
— Что за странность? — пробормотал он, открывая шкатулку и протянув руку за трубой. — Не слыхать тиканья хронометра. Не мог же он остановиться сам собой? Я всегда аккуратно завожу его.
Дрожавшей рукой моряк дон Хосе схватил часы и приложил к уху. Они стояли. Он побледнел и испустил сквозь крепко сжатые зубы проклятие. Остановка хронометра лишала его возможности делать правильное измерение долготы и широты данной местности. Простояв некоторое время как в столбняке, дон Хосе положил хронометр обратно в шкатулку и вынул секстант. Но взглянув на этот инструмент, он в бешенстве топнул ногой и снова выругался: стекла секстанта были разбиты, и их осколки валялись на дне шкатулки.
— Это явное предательство! — прошептал он побледневшими губами. — Но кто мог это сделать? Почти всех своих людей я знаю по нескольку лет и не имею никакого основания подозревать кого-нибудь из них. И, во всяком случае, кому из экипажа могло прийти в голову портить инструменты, с помощью которых его капитан ориентируется в море?
Выскочив из каюты, дон Хосе одним взглядом окинул плот. Весь экипаж находился возле тела погибшего товарища. Один только Эмилио сидел на корме, нагнувшись над водой, словно собираясь ловить рыбу.
— Ретон! — крикнул капитан.
Боцман со всех ног бросился к своему командиру.
— Что прикажете, капитан? — спросил он.
— Попроси ко мне дона Педро — он, по всей вероятности, у себя, — и приходи вместе с ним.
— Но что с вами, капитан? У вас такой расстроенный вид.
— Сейчас узнаешь. Ступай!
— Слушаю, капитан. Сейчас.
И старик поспешно отправился за молодым человеком, между тем как дон Хосе, вернувшись в свою каюту, снова достал хронометр и посмотрел на стрелки, которые показывали без двадцати минут одиннадцать.
— Значит, это было сделано ночью, — пробормотал капитан, с силой сдавливая в сжатой руке хронометр.
V. Неразрешимая загадка
Лицо капитана было так искажено, что у дона Педро упало сердце, когда он взглянул на него.
— Боже мой! Что случилось, дон Хосе? — вскричал молодой человек. — Я никогда не видел вас таким.
— Погодите немного, дон Педро, — перебил его капитан. — Ретон, кто этой ночью стоял на часах до одиннадцати часов?
— Я, капитан.
— Да не один же ты? Кто еще был с тобой?
— Трое матросов и юнга.
— Ты где стоял?
— У руля.
— А остальные?
— По боковым сторонам плота.
— И Эмилио находился там?
— Нет, он один стоял на носу.
— Впрочем, дело не в этом мальчике. Не заметил ты, чтобы кто-нибудь из матросов подходил к моей каюте?
— Нет, капитан, при мне никто с места не сходил.
— Припомни хорошенько, Ретон. Дело нешуточное: между нами есть предатель.
— Предатель? Не может быть! А что касается вахтенных, то могу чем угодно поклясться, что из них никто не покидал своего места.
— А когда ты ушел от руля?
—Часов около одиннадцати, когда первый раз послышался свист дюгоня.
— Ну, а потом?
— Потом мы все бросились на носовую часть, в надежде овладеть добычей.
— Да?.. Гм… Ну, значит, в это время кто-нибудь и совершил это злодеяние.
— Позвольте узнать, капитан, о каком злодеянии вы говорите? — спросил недоумевавший старик.
— Кто-то испортил у меня хронометр и секстант, чтобы лишить возможности делать измерения, понимаешь?
Боцман и дон Педро в недоумении переглянулись. Наступило продолжительное молчание.