Монах подоспел в пору: -- Несчастный! Он один
только может нас спасти, он один знает этот выход!
Видя эту враждебную выходку, Хитано спустился в море по грудь своей лошади. -- Вот уже таможенные сходят с последних уступов, дети мои, и
вы видите, что теперь пули достигают, -- кричал проклятый, указывая на смертельно раненого контрабандиста.
Тогда испанцы бросились к ногам монаха: -- Отец, молись за нас!
И монах, и они упали ниц, восклицая:
-- Сан-Жуан, Сан-Жуан! моли Бога о нас!
И они ударяли себя в грудь, между тем как при блеске ружейного огня виден был на коне Хитано, возвышавшийся над ними всем своим ростом; и
этот странный образ, который ночь, казалось, удваивала измерения, рисовался черными чертами с ярким отражением огненного цвета, на брызгах пены
ослепительной белизны.
Опять раздались выстрелы; другой контрабандист упал, и слышны были командные слова офицеров таможенной стражи.
Страх монаха достиг высшей степени; он дополз до самого края моря, и там, стоя на коленях в воде, кричал Хитану с выражением сильного
ужаса: -- Спаси меня! Спаси меня!!!
И монах заплакал!
-- Ради души твоего отца, спаси нас! Мы дадим тебе золота, золотом мы засыплем твою тартану! -- вопили контрабандисты.
И они умоляли его со сложенными руками, между тем, как трое из них костенели в смертельном судорожном томлении.
-- Боже мой! Боже мой! -- лепетал францисканец. И он ломал себе руки и метался по окровавленному утесу.
-- Бог не внемлет, -- сказал Хитано, -- призывайте Сатану. -- И он смеялся.
-- Прочь, прочь, богохульник! -- отвечал монах, вставая с ужасом.
Но море так поднялось, что волны начали разбиваться у ног и покрывать их пеной.
-- Призывайте Сатану, и я спасу вас. Позади этих утесов есть потайной выход, заслоненный подвижным камнем. Вы можете в нем быть безопасны
от береговой стражи. Есть еще время, ибо крутость берега скрывает вас от ее взоров, -- продолжал Хитано, которого подняло возвышением воды
вместе с лошадью.
И контрабандисты вопрошали каждый утес с отчаянием; и монах с неподвижными глазами, с помертвелым лицом, подумав о предложении
проклятого, снова сделал движение ужаса... Потом однако он, казалось, поколебался.
И не мудрено, ибо в эту минуту, хотя не видно было таможенных, но слышно было бряцание их оружия и щелканье взводимых ими курков.
-- Итак, -- сказал исступленный францисканец, -- итак, Сатана, спаси нас! Ибо ты не кто иной, как сам Сатана, ты не можешь быть другим.
-- Да, Сатана, спаси нас! -- закричали испанцы с выражением необъяснимого ужаса.
И задыхающиеся, с устремленными и сверкающими очами, они ожидали...
Хитано пожал плечами, повернул свою лошадь к тартане, и посреди града пуль достиг ее вплавь, напевая старый мавританский романс из
Гафиза:
-- О! Позволь, прелестная дева, обвить мою шею твоими руками...
Контрабандисты оцепенели.
-- Бей! Ради святого Иакова, бей! Стреляй по лошади и по белому перу! Это сам разбойник! -- кричал офицер, которого явственно можно было
различить, ибо его отряд, остановись на предпоследнем уступе и свернувшись в густую толпу, производил непрерывный и сильный огонь по остальным
контрабандистам.
-- Бей! Ради святого Иакова, бей! Стреляй по лошади и по белому перу! Это сам разбойник! -- кричал офицер, которого явственно можно было
различить, ибо его отряд, остановись на предпоследнем уступе и свернувшись в густую толпу, производил непрерывный и сильный огонь по остальным
контрабандистам.
Тем, которые были живы из этих безпатентных купцов, оставалось только, как сказал Хитано, выбирать огонь или воду.
-- Бей! Бей этих нечестивцев! -- повторял офицер для поощрения своего отряда. -- Святейший епископ обещал нам индульгенции на этот пост,
и так как атаман ушел от нас, то истребим остаток его шайки. Стреляй!..
-- Но, капитан, я вижу монаха...
-- Наглое, безбожное переодевание! Бей супостата!
-- Ради Сан-Педро! Бей же. Вот тебе, честный Отец!
Францисканец получил удар в грудь, и упал на колена. Наконец остались только двое, он и Философ, также раненый. Из прочих, одни были
перебиты, другие, желая добраться до тартаны, потонули среди подводных камней или увлечены были бурунами, которые становились ужасными.
-- Дети мои! -- кричал постриженник, -- я монах из Сан-Жуана, посланный моим настоятелем, помилуйте, ради Христа, помилуйте!
И он цеплялся за острые края утеса.
-- Это значит, -- бормотал Философ, получив другую и смертельную рану, -- что если бы я мог во что-нибудь верить, то не верил бы... и...
я...
Руки его разнялись. Он выпустил край гранита, за который держался с усилием, глаза его закатились, и он исчез.
-- Пощадите! Пощадите! Боже мой! Я утопаю! -- вопил монах.
Он грыз скалу.
-- Как! -- сказал офицер, -- безбожник жив еще! Бей его, ради святого Иакова!
Три карабина выстрелили разом; синяя ряса монаха всплыла на минуту, и не стало ничего, ничего... ни лошадей, ни людей, ни францисканца.
Ничего, кроме пенящихся волн, завладевших уже первым уступом тропинки, и начинавших с сильным шумом разбиваться о второй.
-- Хитано один спасся. Клянусь Христом! Его тартана разобьется о подводные рифы, -- кричал офицер. -- Бог правосуден! Он не выплывет из
протока против течения, его гибель неизбежна.
Но окаянный неустрашимо лавировал в узком проливе, хотя ярость валов сделала его непроходимым.
ГЛАВА VI
Монахиня (LA MONJA)
Ah! ce coeur dans la tombe est descendu vivant;
Et les austerites de ce sombre couvent
D'un regret criminel ne m'ont point preservee;
En vain de pleurs amers je me suis abreuvee.
Delphine Gay, Madame de Lavaliere.
Когда бы я был монахиней, и мне предоставили бы избрать монастырь, я конечно избрал бы монастырь Санта-Магдалины, эту почтенную обитель,
печальную и мрачную, стоящую на берегу моря, в семи милях от Тарифы. К северу океан омывает ее стены; к югу непроходимые озера, к западу
неприступные утесы; но к востоку.