-- Клянусь Христом! пусть так. Что можно подумать, видя, что лейтенант командуемоего мною судна трясется, как водорез перед бурей.
Канониры, к орудиям; прочие, брасопь паруса в бакштаг, переймем ветер этой тартаны, черт ее возьми! и обходя корму, выстрелим по ней залпом.
Слава Богу, левант утихает!.. Ах, клянусь Пресвятой Девой! славный будет праздник для жителей Кадикса, когда ты вступишь в него с цепями на
руках и на ногах, с твоим демонским экипажем! Проклятая собака! -- говорил простодушный Массарео, показывая кулак размачтованной тартане,
покойной и мрачной, колебавшейся по произволу волн.
-- Да, да, -- продолжал Массарео, -- божусь Святым Иосифом, меня не обманешь! Ты шевелишься, как томбуй[9], нарочно, чтобы я подошел к
тебе на расстояние багра... Тогда ты накинешь на мой бедный люгер серную рубаху, которая выжжет его до щепки!.. или сыграешь со мной какую-
нибудь другую бесовскую шутку; но Богородица не оставит старого Массарео. Не раз он вырывал богатые гальоны Мексики из когтей этих окаянных
англичан, которые также в этом деле-то были крепко смышлены! Еретики! -- И он перекрестился. Потом, обратясь к кормчему: -- Держись ближе к
ветру, поднимайся, поднимайся же, дурачина, да будь готов дать рей.
Левант слабел чувствительно, и по облакам, быстро поднимавшимся с горизонта, и по колебанию ветра, заметно было, что он обращается на юг.
Звезды скрылись, и ночь, до этого весьма ясная, вдруг потемнела. Тартана погрузилась во мрак, одна только огненная точка сверкала на ее корме,
по направлению каюты, но ни малейшего шума не слышно было на судне, и никто не показывался на палубе.
Капитан сторожевого люгера, удачно исполнив перемену галсов, пустился прямо и приблизился к тартане на половину пистолетного выстрела.
Затем он позвал своего лейтенанта; но тот, полагая что его хотят заставить командовать орудиями, исчез с быстротой молнии.
-- Яго! -- повторил Массарео.
-- Он в трюме, господин капитан, говорит, будто по вашему приказанию, для присмотра за выдачей зарядов!
-- Негодяй! Клянусь Святым Иаковом! Пусть его приведут живого или мертвого на палубу; а ты, Альварец, подай мне мою боевую говорную
трубу.
Тогда храбрый Массарео обратил к безмолвной тартане широкое отверстие инструмента и закричал:
-- Алло!.. На тартане!.. Гей!
Потом опустил трубу, приложил руку улиткой к своему уху, чтобы не потерять ни одного звука, и слушал внимательно.
Ничего... глубокая тишина...
-- Что? -- сказал он штурману, находящемуся возле него.
-- Я совершенно ничего не слыхал, господин капитан; сдалось мне только что-то похожее на стон; но ради неба, не полагайтесь на это!
Заговорите лучше с ними добрыми пушечными выстрелами, клянусь Святым Петром! Они поймут этот язык, ибо наш храбрый адмирал Галледо, царство ему
небесное, -- он снял шапку и продолжал: -- наш храбрый адмирал всегда говорил, что это всеобщий язык, и что...
-- Тише, Альварец, тише! Молчи, старый морской угорь. Мне показалось, что-то пошевелилось на палубе. -- И снова, приставив ко рту
огромную трубу, закричал:
-- Алло!.. С тартаны!.. Гей!.. Отправьте бот к нашему судну, или мы вас потопим.
. С тартаны!.. Гей!.. Отправьте бот к нашему судну, или мы вас потопим...
-- Как проклятых собак! -- прибавил Альварец.
-- Замолчишь ли ты? Они, может быть, отвечали, а твой глупый язык, который дробит, как скрип штурвала, помешал мне расслышать, -- сказал
капитан, снова начав с решительной горячностью:
-- В третий раз, гей! с тартаны!.. отвечайте... или я открою огонь.
На сей раз довольно явственно было слышно продолжительное стенание, не имевшее в себе ничего человеческого и заставившее побледнеть
капитана Массарео на его вахтенной скамье.
-- Капитан, если вы мне верите, -- сказал Альварец, крестясь, -- то скорее дадим залп и поворотим назад; ибо я вижу Кастора и Поллукса,
летающих на корме, и, клянусь Пресвятой Девой, здесь не совсем ладно.
-- Это уж слишком! -- вскричал Массарео. -- Святой Павел, молись за нас! Ну, во славу Бога! Канониры, к орудиям, заряжайте. Хорошо!
Перекрестись. Хорошо! Теперь, пали!.. пали!.. правая сторона.
Залп раздался, и блеск его, осветив на мгновение тартану, отразился яркими лучами в темных водах. Когда беловатый дым пороха рассеялся,
опять стало видно мрачное, безмолвное судно с его светящейся точкой на корме, заслоняемой время от времени тенью, ходившей взад и вперед по
каюте.
-- Ну, что, Альварец? -- спросил Массарео, не понимавший причины упорства атакуемой тартаны.
-- Все ядра чисто попали в дерево, сударь; а этот проклятый и не трогается. Но я готов божиться моими четками, что на судне есть народ.
-- Непонятная вещь, -- сказал Массарео с беспокойством, -- я прикажу отплывать в море, а между тем, ты, я, канонир Перес и этот трус Яго,
который, впрочем, изрядный советчик, мы потолкуем о мерах, какие должны предпринять.
Развернули оверштаг, поднимаясь на запад; Яго был притащен. Четыре члена совета собрались, и заседание открылось.
Ни одного плана еще не было решено, как рассудительный Яго вскричал:
-- С помощью Богородицы вот что я сделаю! Вооружу шлюпку, приближусь к проклятой тартане и возьму ее абордажем!.. А! приятели, что вы на
это скажете?
Его приятели думали об этом средстве, как об единственном, которое можно было благоразумно употребить; но воздерживались также говорить о
нем, зная, что тот, который предложит этот способ, без сомнения, будет обязан привести его в исполнение. Непонятная смелость Яго вывела их из
затруднения, и все в один голос начали хвалить и поздравлять творца этого удивительного плана кампании, который увидел, но уже поздно, в какое
он ввязался опасное положение.
-- Вам Небо вдохнуло эту мысль, благодарение ему, Яго, -- сказал капитан.
-- Как ты счастлив, товарищ Яго! -- подхватил Альварец, ударив его дружески по плечу. -- Клянусь, прекрасный для тебя случай попасть в
офицеры. Почему я не на твоем месте! Какую славу ты пожнешь, исполнив свое отважное предприятие! Взять проклятого абордажем!!! Твой портрет
станут продавать на улицах Кадикса, и тебя воспоют на площади Святого Антонио. Блаженный смертный! -- И, посвистывая со спокойным видом, он
пошел к трапу, ведущему в трюм.
-- Но, -- вскричал несчастный Яго, трепещущий и смущенный, -- я не сказал, что я.