Сколько на свете чудес! А сон увлекал меня все дальше и дальше по песчаной косе ближе к парусным кораблям. Они пошли ко мне беззвучным строем, и вот с борта одного из них в воду полетел золотой якорь, не возмутив легких волн, не подняв брызг. По воздуху ко мне протянулся прозрачный трап, легкий и прямой, как луч. И по нему побежали дети. Они были одеты кто во что. Один в ярком и легком костюмчике из какой-то невиданной синтетики, другой – в трусиках. У некоторых в руках были сачки для ловли бабочек. Они толпились и прыгали вокруг меня, говорили на каком-то странном языке, вполне понятном, но совсем не таком, как тот, на котором говорил я. Они мне объяснили, что приплыли из тридцать первого века, что им за отличную учебу дали путевку на путешествие во времени. Одна девочка была очень похожа на Тоньку, у нее был такой же лоб и такие же волосы, и смотрела она точно так же, как Тонька. Но никогда у Тоньки не было такой кофточки с ослепительной бирюзовой полосой на груди... И кроме того, Тонька часто хмурилась, брови у нее как будто были темнее. Да и глаза темнее...
И вдруг что-то смяло мой цветной сон, что-то ворвалось в солнечный день – не то черный смерч пришел из песчаной пустыни, не то собралась гроза... Дети убежали, и на песке не осталось их следов, корабли подняли якоря и растаяли в темнеющей дали. Сон стал тяжелым, краски исчезли, и только мутно-белые шары катились и лопались где-то далеко в море.
Утром меня разбудил крик молочницы. Я понял, что проспал затмение луны.
В дверь моей комнаты заглянула мама. Улыбнулась и покачала головой в папильотках.
– Сколько можно спать? Уже четверть восьмого.
– Успею,– потягиваясь, ответил я.
– Не сомневаюсь. Но надо еще вынести мусор... Я вскочил с постели, оделся и, схватив мусорное ведро, побежал во двор. Если мама о чем-нибудь попросит, надо выполнять сломя голову, иначе у нее сразу испортится настроение, она будет нервничать, что-нибудь непременно перепутает, например, в кисель вместо сахару насыплет манной крупы или что-нибудь разобьет, еще больше разнервничается и сляжет до конца дня, будет пить какие-то таблетки, может даже по телефону вызвать врача, и во всем буду виноват я.
Я вышел из подъезда и сразу увидел Светку. Она стояла с портфелем и скрипкой посреди двора. Ей далеко ездить в музыкальную школу, и она выходит из дому раньше всех нас. Но сегодня у нее был такой вид, словно она не знала, куда ей идти.
– Ты что тут стоишь? – спросил я, подойдя к ней.
– Понимаешь, вчера вечером куда-то пропала Мушка, собака бабушки Сокальской. Она ее искала всю ночь. Сейчас лежит больная. И куда собачонка могла деться?
– Может, просто бегает где-то. Бывает же...
Я высыпал мусор в ящик и пошел домой. Думал, Светка отправится себе в школу, но она увязалась за мной. Тронула меня за рукав и заглянула в лицо:
– Знаешь, наверно, ее кто-то поймал... Собачка маленькая, половина мордочки черная, половина белая...
Я поставил на землю ведро.
– А вдруг ее собачники отловили? Отвезли в виварий...
Мне показалось, что Светка даже косить начала от волнения.
– Пойду скажу папе – пусть едет в виварий и заберет собаку.
– Погоди. Ведь неизвестно, где собака, правда? Светка кивнула:
– Правда.
– Да и не отдают собак. Я знаю.
Я медленно поплелся домой. Нехотя позавтракал и отправился в школу. Во дворе встретился с Зельцем. Он жил в соседнем подъезде. На душе у меня было так скверно, что я вообще никого не хотел видеть, не только что Зельца.
– Задачку сделал? – спросил он.
Я так и знал, что он об этом спросит. Зельц всегда списывает у меня задачи перед уроками, если не может решить их сам.
– Ну сделал...
– А ты что такой кислый? – спросил он.
– Куда-то пропала Мушка, собачонка Сокальской. Может, собачники поймали...
– Ну и что? Бродячих собак отлавливают. Да и сдать кто-нибудь мог в виварий. За деньги. На этом, между прочим, можно хорошо заработать.
– Ты что же, собираешься зарабатывать на собаках?
– Зачем это мне нужно? – презрительно поморщился Зельц.– Я и на аквариумных рыбках неплохо зарабатываю.
Плотно сбитый, розовощекий, всегда всем довольный, Зельц как-то удивительно легко жил. Все ему удавалось без труда, учителя считали его старательным и прилежным учеником, хотя другого такого лентяя, как Зельц, наверно, не было во всей школе. Да и когда он мог учить уроки, если все время был занят другими делами: менял, продавал, что-то присматривал, к чему-то приценивался. Отвечал на подсказках, а чаще выучивал урок перед тем, как его спрашивали. У него на это прямо-таки чутье: безошибочно угадывал, когда его должны спросить. Контрольные всегда списывал у меня. И сидел он за моей спиной, чтобы удобнее было списывать. Конечно, Зельц деловой пацан, но меня к нему ни капельки не тянуло. Меня больше устраивал рохля Славка. Этот, наоборот, всегда аккуратно готовил уроки. Но, как назло, когда его вызывали, оказывалось, что он выучил не то, что надо. А чаще сбивался во время ответа, мялся и получал тройку. Славка не умел себя показать, как Зельц, у него не было никакой хватки. Славка был пустой мечтатель. Больше всего на свете он любил халву. Бывает же у человека такая страсть. Зельц ловко использовал эту Славкину слабость. Учителя ничего не знали о проделках Зельца.
– Как бы найти Мушку? – спросил я у Зельца.
– А зачем? Придумываешь себе мороку. Старуха подберет еще какую-нибудь завшивленную собаку. А если она в виварии – все.
Зельц был прав. Он рассуждал здраво, как взрослый, и попусту ничего не делал, не то что мы со Славкой...
Уже возле школы нас нагнал Махмут, он жил от меня через три дома, но я к нему не заходил ни разу. Два года назад среди зимы он приехал с Чукотки. В мороз пришел в школу в короткой оленьей шубке и без шапки, черноволосый, с узкими угольно-черными смеющимися глазами. Он сразу всем понравился, и в классе немедленно переиначили его имя, стали звать Мишей, но это его рассердило, он сказал, что имя ему дали в честь деда, который живет в Самарканде, и что он не собирается его менять.
На уроках русского языка первое время он смешил всех несуразно составленными предложениями, но по математике у него всегда было пять.
Махмут запыхался. Видно, гнался за нами почти от самого дома.
– Куда ты так торопишься? – спросил я.– До урока еще двадцать минут.
– Тебя догонял, спросить думал: каникулы скоро... Поедешь со мной на север? Отец к морю возьмет на лето.
Махмут рассмеялся, широко обнажив ровные белоснежные зубы, а глаза его при этом совсем превратились в темные щелочки.
– Чему ты всегда радуешься, Махмут? – спросил у него Зельц.– Вроде и хорошего-то на свете немного.
– Как так? – удивился Махмут.– А ты разве не хороший? Только взгляну на твое лицо и весь день потом радуюсь.
Я знал, что от такого разговора очень недалеко до драки, и сказал, что исчезла Мушка.
Махмут сразу расстроился, весь его восторг как ветром сдуло.
– Собачонку надо найти,– сказал он.
– Как?
Зельц не стал слушать наш разговор и отошел в сторонку к ребятам из девятого класса. Он всегда лип к старшим.
– Совсем ненахальная была собака,– вздохнул Махмут.– Жалко бабушку...
Мы разошлись по своим партам в противоположные концы класса.
На первом уроке учительница русского языка Анастасия Леонидовна говорила что-то о бессоюзном сложноподчиненном предложении. Я вначале краем уха слушал ее, а потом стал думать о том, кем стану, когда вырасту. Я часто об этом думаю. Хочется быть и тем, и этим, а определенного выбора так и не сделал.