Здесь железная ограда кончалась, дальше шла сплошная каменная стена из ракушечника. "Это же наша территория, - подумал Петров. - Задний двор". Угол стены был разрушен, приспособлен для лазанья. Петров ощутил холодок между лопаток, потер ладонь о ладонь и полез через стену.
Он спрыгнул в бурьян как раз в то место, куда спрятал сверток. Невольно поискал его глазами, даже раздвинул стебли жестких шершавых лопухов. Свертка не было. Он пошел к флигелю и тут увидел трех мальчишек в панамках. В руках они держали по камню, а на ящике из-под макарон стоял Мымрий.
- Приготовились... Внимание... - скомандовал один из мальчишек.
Петров бросился вперед.
- Пли!
Три камня ударили ему в поясницу.
Прижимая Мымрия к груди, Петров обернулся. Мальчишки не убежали. Они смотрели на него широко раскрытыми глазами - определенно те, владельцы двугривенного.
- Это Гитлер, - сказал самый маленький.
Петров покачал головой.
- Это, браток, павший воин - скиф. По имени Мымрий. Это я его сюда положил.
- Зачем? - спросили мальчишки.
- Утром уборщица собиралась в моей комнате пол мыть, - соврал он. - А Мымрий у меня под кроватью стоит. Задача: что случится с уборщицей, если она столкнется нос к носу с Мымрием?
Двое мальчишек постарше заулыбались, представив такую картину, а самый маленький четко сказал:
- Инфаркт.
Петров купил им мороженое. Рассказал о скифах, сарматах и древних греках, распрощался с ними и пошел собираться в путь.
- Эх, Мымрий, Мымрий, - ворчал он, упаковывая череп в фирменную бумагу одесского универмага и перевязывая его ленточкой, чтобы при досмотре в аэропорту можно было небрежно сказать, что это, мол, сувенир. А махровый халат, купленный жене Софье, Петров завернул в газету.
Провожать его пришли художник Авдей и Люба.
К Женьке Плошкину Петров забежал сам.
- Давай, - сказал Женька Плошкин. - Живи, Петров. Может, больше не свидимся.
- Ты что? - возмутился Петров.
- Молчок, - сказал Женька Плошкин носовым шепотом. - Меня, старик, кое-куда командируют. Я еще могу держать в руках кинокамеру. Не то что некоторые, уставшие от шариковой ручки.
К ним Ольгин папаша подошел.
- О чем шепчетесь? - спросил. - Или интересные подробности про артисток?
Ольга его пресекла.
Поцеловались. Чувство возникло у всех поганое, суетливо-слезливое.
А эти двое, Авдей и Люба, стояли подчеркнуто врозь, как будто друг друга не знают, и махали ему руками. Люба даже подпрыгивала, чтобы он ее лучше видел в толпе провожающих. Платье на ней было белое, с красным узеньким пояском.
Петров поставил Мымрия на книжную полку между керамических ваз, оставшихся он внедрения в быт современной эстетики. Сейчас его жена Софья покупает хрусталь.
Мымрий брякал себе тихонько, наверное, прощался со степью. И вдруг он исчез.
Петров спросил у жены:
- Соня, ты не трогала череп?
- Как ты мог такое спросить?! Я работаю со скоропортящимися продуктами. А всякую такую заразу... Не хватает, чтобы я ее в руки брала. Меня санинспекция с работы снимет.
Петров ушел в свою комнату.
Была суббота.
Софья на кухне стряпала, ждала в гости детей.
Петров и не думал, что станет ему так грустно. Не мог же Мымрий чудесным образом исчезать. Ну, брякает. Ну так пусть брякает. Но исчезать...
Петрову казалось, что с исчезновением Мымрия предметы в комнате уплощились, мысли его уплощились и возникла некая равновесность во всем симметрия.
Первой пришла дочка с мужем и сыном. Внук поздоровался с Петровым по-японски. Дочка пошла в кухню помогать матери. Зять осмотрел его с интересом, как будто узнал о нем что-то новое.
- А вы, мне думается, еще о-го-го! - сказал он и тут же спросил с ухмылкой: - Или не о-го-го?
- Так себе, - ответил Петров.
А на столе уже все стояло. И посередине на фарфоровом блюде запеченная свиная нога.
Наконец прибежал сын Аркашка, сын-артист. Под мышкой он держал что-то завернутое в бумагу.
Петров почувствовал, как ладони его защипало и от теплой волны, ударившей в голову, заболело в висках.
- Забери! - почти прокричал Аркашка, разворачивая бумагу и ставя на письменный стол Мымрия. - Я чуть не спятил.
- Когда ты его унес? - спросил Петров.
- Вчера, когда ты в свой институт бегал. Подумал: зачем он тебе? Зачем, думаю, старому дударю такая вещь, если к нему никто не ходит? Думаю: "Послушай, Йорик..." Привел свежих теток - визжал".
- Ну и что? - спросил Петров голосом твердым, но тихим.
- То, что этот тип мне спать не давал. Он, представляете, брякает. Причем нахально. Можно сказать, с угрозой. Я его боюсь. Он мне внушил... Аркашка забился в кресло и задрал колени к подбородку.
- Привет, Мымрий, - сказал Петров. И все трое, а было их в комнате трое; Петров, Аркашка и зять Петрова, услышали, как что-то брякнуло.
Зять подошел, положил на темя Мымрия короткопалую широкую руку. Подумал, глядя куда-то мимо Петрова.
- Александр Иванович, действительно, зачем вам такая вещь? Давайте меняться. Я вам Сальвадора Дали. Не пожалеете. Не просто Дали - "Skira"... А?
- Он же брякает, - сказал Петров шепотом.
Зять сказал тоже шепотом:
- У меня не побрякает... Ну?
- Нет, - выдохнул Петров.
Петров сидел за столом, уставленным хорошими свежими закусками, смотрел прямо перед собой. Видел он Женьку Плошкина, собирающегося в какую-то командировку, видел Любу, подпрыгивающую, чтобы он различил ее в толпе, видел студента-художника Авдея, видел владельцев двугривенного и не понимал, почему он от них уехал, к кому вернулся и с чем?
- Мне не звонил аспирант Пучков Костя? - спросил он с вдруг захлестнувшей его надеждой.
- Звонил, - спокойно ответила Софья. - Но почему-то назвался Зиной.
АМАЗОНКИ
Лето давно перевалило рубеж, когда могло стать либо хорошим, либо плохим - это уже не имело значения, - для Петрова оно было ЛЕТОМ, поскольку он впервые осознал его как факт биографии.
Обильно расцвели ноготки и ромашки: они стояли на столах научных сотрудниц, в машбюро и буфете. У Людмилы Аркадьевны, секретаря директора, для цветов был особый, доставшийся их институту вместе с особняком, столик черного дерева с перламутром - на нем возвышались гладиолусы, каллы, георгины и розы на высоких стеблях. Стол этот смахивал на свежую могилу великого человека. О чем Петров и сказал секретарше.
А никто его не просил.
Людмила Аркадьевна оцарапала его взглядом рыси и, подравнивая пилкой ногти, слепила фразу:
- Ну что ж, Александр Иванович, я вижу, что отдыхать на юге для вас не полезно. - Людмила Аркадьевна занималась в театральной самодеятельной группе, очень правильно артикулировала, огласовывала, улыбаясь при том, и фразы у нее выходили похожими на длинные связи маленьких сосисочек в целлофане.
Директор встретил Петрова шумно. Охлопал ему плечи и загривок.
- Ну как? - спросил.
- Мало, - сказал Петров.
- Отдыха всем не хватает, - согласился директор. - А ты зачем пришел?
Петров отчетливо разглядел в его глазах приметы страха.
- Я, Арсений, пришел тебе долг отдать - сотню. Спасибо.
- А-а... Ну что ж. Как говорится. А я сейчас собираюсь отдохнуть. Август - месяц директорский.
На столе у Арсения лежала книжка в лакированной обложке.
- Что читаешь? - спросил Петров, чтобы оттенок светскости в их разговоре все же не исчезал.
- Один приятель хороший прислал свой роман - "Волосы Вереники". Слушай, Петров, ты все знаешь, Волосы Вереники - это у Льва в районе хвоста?
Он проводил Петрова до двери, бодро потряхивая грузными плечами, но страх в его глазах был неизбывен.
- Что с ним? - спросил Петров у Людмилы Аркадьевны.