Как мне хотелось, чтобы она разделяла мои победы; однако она видела только мои поражения. Я закусил губу и почувствовал привкус слез. Джой нежно повернула мое лицо к себе и заглянула мне в глаза: «Сократ просил передать тебе привет и рассказать одну историю, Дэнни».
Я закрыл глаза и стал напряженно вслушиваться.
Старик и его сын работали на маленькой ферме. У них была всего одна лошадь, чтобы пахать землю. Однажды лошадь убежала.
«Какой ужас», — сочувствовали соседи, — «Как не повезло».
«Кто знает, повезло или нет», — отвечал фермер.
Неделю спустя лошадь вернулась из гор и привела за собой диких мулов.
«Какая удача!» — сказали соседи.
«Удача? Неудача? Кто знает?» — говорил фермер.
На следующий день, его сын, пытаясь приручить мулов, упал и поломал ногу.
«Какой ужас. Как не повезло!»
«Повезло? Не повезло?»
Началась война, и всех молодых людей из селения забрали на войну. Так как у сына фермера была сломана нога, его не взяли в армию.
«Хорошо? Плохо?»
Грустно улыбнувшись, я закусил губу от внезапно нахлынувшей волны боли.
Джой гладила меня, приговаривая: «У всего есть цель, Дэнни; Все для того, чтобы ты мог наилучшим образом этим воспользоваться».
«Как я смогу когда-либо воспользоваться несчастным случаем?»
«Несчастных случаев не бывает, Дэнни. Каждое событие — это урок. У всего есть цель, цель, цель», — шепотом повторяла она прямо мне в ухо.
«Но моя гимнастика, моя учеба — всему конец».
«Это и есть твоя учеба. Боль может очистить твой ум и тело; может выжечь много препятствий». Она увидала немой вопрос в моих глазах и добавила: «воин не ищет боли, но если боль приходит, он использует ее. А сейчас отдыхай, Дэнни, спи». Она проскользнула за вошедшую медсестру.
«Не уходи, Джой», — невнятно сказал я и провалился в глубокий сон-беспамятство.
Меня навещали друзья, родители приходили каждый день. Однако большую часть времени из двадцати одного дня, я провел в одиночестве, лежа пластом на спине. Я смотрел в белый потолок, часами медитировал, обуреваемый чувствами жалости к себе и меланхолии, а также тщетных надежд.
Утром, во вторник, опираясь на новые костыли, я шагнул в яркое сентябрьское солнце и кое как доковылял до родительской машины. Я потерял более десяти килограммов веса, мои спортивные штаны свободно болтались на мне; моя правая нога выглядела, словно палка с длинным красным шрамом сбоку.
Свежий бриз ласкал мое лицо в этот редкий день без смога. Ветер нес душистые запахи, о которых я позабыл; чириканье птиц в листве деревьев неподалеку смешивалось с гулом уличного движения, создавая симфонию для вновь пробуждающихся ощущений.
Несколько дней я провел у родителей, греясь на солнышке, медленно плавая на мелкой части родительского бассейна, превозмогая боль, заставляя мышцы работать. Я кушал только йогурты, орехи, сыр и свежие овощи в небольших количествах и постепенно начинал вновь обретать жизненные силы.
Друзья пригласили меня погостить у них несколько недель в их доме в Санта-Монике, в пяти кварталах от берега. Я согласился, радуясь возможности проводить времени больше на свежем воздухе.
Каждое утро, я медленно двигался к теплому песку, откладывал костыли и садился около волн. Я слушал крики чаек и шум прибоя, закрывал глаза и часами медитировал, забывая об окружающем мире. Беркли, Сократ и мое прошлое казались затерянными в другом измерении.
Вскоре я начал тренироваться, по началу осторожно, потом более интенсивно до тех пор, пока я не стал проводить по несколько часов на горячем солнце, обливаясь потом. Я отжимался, приседал, извивался как мог.
Медленно и осторожно я становился в стойку на руках и отжимался снова и снова, пыхтя от напряжения, пока каждая мышца не разрабатывалась до предела, а мое тело не начинало блестеть от пота. Затем, я прыгал на одной ноге в мелкий прибой, садился с закрытыми глазами, мечтая о замысловатых сальто, а тем временем, соленая вода смывала мой блестящий пот и грандиозные мечты в море.
Я тренировался свирепо до тех пор, пока мои мышцы вновь не приобрели твердость и рельеф мраморной статуи. Я стал одним из «пляжников-завсегдатаев», кто сделал море и песок своим жизненным кредо. Малколм, массажист, садился на мое полотенце и травил байки с анекдотами. Док, прожженный ловчила, из Корпорации Рэнд плюхался рядом со мной на песок каждый день и говорил со мной о политике и женщинах; больше о женщинах.
У меня было время — время, чтобы поразмыслить над тем, что произошло со мной с тех пор, как я встретил Сократа. Я думал о жизни и ее цели, смерти и ее тайне. И вспоминал моего загадочного учителя и его слова, его выразительные жесты и манеры, однако больше всего мне вспоминался его смех.
Тепло октября растворилось в ноябрьских облаках. На пляж стало выходить меньше людей. В этот период уединения, я наслаждался умиротворением, которого я не испытывал многие годы. Мне представлялось, что я проведу на берегу весь остаток жизни, тем не менее я знал, что вернусь к занятиям после Рождества.
Мой лечащий врач сообщил мне результаты рентгеноскопии: «Ваша нога заживает хорошо, Мистер Милмен, я бы даже сказал необычно хорошо. Хотя должен вас предупредить: не слишком обнадеживайтесь. Природа вашей травмы не оставляет шансов вернуться к занятиям гимнастикой». Я молчал.
Вскоре я помахал на прощание родителям и сел в самолет; пришло время возвращаться в Беркли.
Рик встретил меня в аэропорту; я остановился у него с Сидом на несколько дней, пока не нашел комнату в старом доме рядом с кампусом.
Каждое утро, крепко сжимая костыли, я шел в зал и занимался на тренажерах, а потом падал обессиленный в плавательный бассейн. Там, поддерживаемый выталкивающей силой воды, я нагружал ногу, пытался ходить — всегда, всегда до болевого порога.
После этого, я ложился на лужайке за зданием гимнастического зала и растягивал мышцы, чтобы они вновь обретали гибкость, необходимую для будущих тренировок. В заключение, я отдыхал, за чтением книг в библиотеке, пока меня не одолевала легкая дрема.
Я позвонил Сократу, чтобы рассказать о своем возвращении. Он был не очень разговорчив по телефону и сказал мне прийти к нему, когда я смогу ходить без костылей. Это как раз то, что мне нужно — я был еще не готов видеть его.
В том году Рождество я встречал в одиночестве. Неожиданно, в мою дверь постучались. Пат и Дэнис, мои товарищи по команде, захватив мою куртку, буквально снесли меня вниз на руках к машине. Мы поехали в Рено, в снежные холмы, и остановились около Пика Доннер. Пока Пэт и Дэнис катались по снегу, дурачась и бросаясь снежками, я осторожно добрался до какого-то лежащего бревна и устроился на нем.
Мои мысли унеслись вперед к новому семестру и к гимнастическому залу. Я размышлял о том, станет ли моя сломанная нога такой же сильной и ровной как прежде. Со смачным звуком, с ветки дерева упал снег и разбудил меня от моих грез.
Скоро мы отправились домой. Пэт и Дэнис распевали непристойные песенки. Я наблюдал как сверкают и разбиваются о лобовое стекло падающие снежинки в первых лучах восходящего Солнца. Я думал о своем разбитом будущем и хотел оставить свои вихрящиеся мысли в прошлом, похоронить их в белой могиле засыпанных снегом гор.
Сразу после Рождества я ненадолго съездил в Лос-Анджелес на прием к доктору, который разрешил мне сменить костыли на блестящую черную палочку. Затем, я отправился обратно к занятиям и Сократу.
В среду вечером в 11:40, когда, прихрамывая, я вошел в офис заправки, то увидел там светящееся улыбкой лицо Сока.