Гунилла достал из кармана фартука маленький лоток и принялся набирать буквы из стоящего на столе ящика. Соединив их вместе, он мазнул надпись чернилами и отпечатал на листе бумаги.
Получилось... «Анк-Морпоркская пРавда».
— Немного напутал,— пробормотал Гунилла.— Что-то я сегодня рассеянный...
Он было потянулся к шрифту, но Вильям его остановил.
— Не знаю...— неуверенно произнес Вильям.— Оставь все как есть. Только «п» должна быть большой, а «р» — маленькой.
— И все? — удивился Гунилла.— Вот, получай. Ну, юноша, сколько экземпляров тебе нужно?
— Э... Двадцать? Тридцать?
— А может, пару сотен? — Гунилла кивнул на гномов, энергично выполнявших свою работу.— Если меньше, то отпечатную машину и трогать не стоит.
— Да ты что! Я даже представить себе не могу, что в городе найдется столько людей, готовых заплатить заэтопо пять долларов!
— Неужели? А ты спрашивай по полдоллара. Пятьдесят долларов получим мы, и ты — столько же.
— Ну и ну! Что, в самом деле? — Вильям недоверчиво уставился на сияющего гнома.— Но их ведь нужно еще продать. Это тебе не пирожки в лавке. Да, это никак не...
Он принюхался. У него вдруг начали слезиться глаза.
— О боги,— пробормотал он.— У нас вот-вот будет еще один посетитель. Я узнаю этот запах.
— Какой запах? — не понял гном. Дверь со скрипом открылась.
Запах Старикашки Рона мог послужить отдельной темой для беседы. Он был настолько сильным, что обрел собственную индивидуальность и заслужил написания с большой буквы. После мощного потрясения людские органы обоняния сдавались и переставали работать, словно бы лишались способности охватить этот Запах в полном объеме, как устрица не способна познать бескрайность океана. А через несколько минут у людей начинала плавиться сера в ушах и выгорали волосы.
Этот Запах развился до такой степени, что вел в некотором роде независимую жизнь: посещал театр или читал томики поэзии. Рон по всем статьям проигрывал собственному Запаху. Его Запах был выше классом.
Руки Старикашки Рона скрывались глубоко в карманах, но из одного кармана торчала веревка, вернее, несколько неумело связанных друг с другом обрывков веревки, которые заканчивались на шее маленького песика непонятно-серой расцветки. Возможно, этот песик был терьером. Но только возможно. Двигался песик прихрамывая и немного косо, словно бы пытался как можно незаметнее просочиться в этот мир. Его походка говорила о немалом опыте; этот пес давным-давно понял: куда чаще в тебя швыряются башмаками, чем мозговыми косточками. У него была походка пса, готового в любой момент сделать лапы.
Песик поднял на Вильяма покрытые коркой глаза и сказал:
— Гав.
Вильям вдруг понял, что должен как-то вступиться за человечество.
— Э-э... Приношу свои извинения за запах,— сказал он и посмотрел на песика.
— О каком запахе ты постоянно твердишь? — спросил Гунилла, на шлеме которого уже начали тускнеть заклепки.
— Он принадлежит... э... господину... э... Рону,— пояснил Вильям, по-прежнему не сводя с песика подозрительного взгляда.— Говорят, это что-то связанное с железами.
Он определенно видел эту дворнягу раньше. Этот пес всегда находился где-то рядом, бродил по улицам или сидел на перекрестке и наблюдал за течением жизни.
— И что ему нужно? — осведомился Гунилла.— Что-нибудь отпечатать?
— Вряд ли,— ответил Вильям.— Он в некотором роде нищий. Вот только из Гильдии Попрошаек его выгнали и обратно не пускают.
— А чего он молчит?
— Ну, обычно он просто стоит и ждет, пока ему что-нибудь не дадут, чтобы он ушел. Э-э... Ты слышал о таких специальных приветственных повозках? Которыми местные жители и торговцы приветствуют новых поселенцев?
— Да.
— Так вот это абсолютная противоположность данной традиции.
Старикашка Рон кивнул и протянул руку.
— Точняк, господин Прыщ. А я им говорил, меня на кривой не ого-го-го, дурни клятые, я им говорил. А не качелю я благородство, разрази их гром. Десница тысячелетия и моллюск. Вот фигня.
— Гав.
Вильям снова уставился на песика.
— Рык,— сообщил тот.
Гунилла поскреб в укромных уголках своей бороды.
— Вот что я заметил в этом городе,— произнес он.— Люди готовы покупать практически все, только вынеси это на улицу.
Он взял пачку новостных листков, еще не просохших после отпечатной машины.
— Эй, господин, ты меня понимаешь?
— Клятье.
Гунилла ткнул Вильяма локтем под ребра.
— Как ты думаешь, это значит «да» или «нет»?
— Вероятно, «да».
— Отлично. Слушай меня. Если ты продашь эти листки, скажем, по двадцать пенсов за штуку, можешь оставить себе...
— Эй,— перебил его Вильям.— Нельзя продавать их так дешево!
— Почему?
— Почему? Потому что... потому что... потому что тогда все смогут их читать, вот почему!
— Ну и хорошо,— спокойно сказал Гунилла,— Значит, все смогут заплатить по двадцать пенсов. В мире гораздо больше бедных, чем богатых, и с них куда проще получить деньги.— Он, поморщившись, посмотрел на Старикашку Рона.— Возможно, вопрос покажется тебе немного странным, но у тебя есть друзья?
— А я им говорил!Говорил!Разрази их гром!
— Наверное, есть,— ответил за нищего Вильям.— Он живет с группой... э... таких же горемык под одним из мостов. Ну, скорее не живет, а мыкается.
— Отлично,— кивнул Гунилла и помахал перед носом у Старикашки Рона свежим номером «Правды».— Можешь им передать: если они продадут эти листки по двадцать пенсов за штуку, то я позволю им оставить себе по целому звонкому пенни!
— Правда? А знаешь, куда ты можешь засунуть свой целый звонкий пенни? — вдруг спросил Рон.
— О, значит, ты все-таки...— начал было Гунилла. Вильям положил руку ему на плечо.
— Извини, погоди-ка минуту. Рон, что ты сейчас сказал?
— Клятье,— изрек Старикашка Рон.
Предыдущие слова были произнесены голосом, весьма похожим на голос Рона, и доносились они примерно с того же места, где стоял нищий, но были на диво связными и разумными.
— Стало быть, одного пенса тебе мало? — осторожно уточнил Вильям.
— Это стоит никак не меньше пяти пенсов за штуку,— откликнулся Рон. Скорее всего, Рон. А может, и нет.
По какой-то причине взгляд Вильяма опять привлекла маленькая мышастая дворняга. Песик посмотрел ему прямо в глаза и осведомился:
— Гав?
Вильям поднял взгляд.
— Старикашка Рон, с тобой все в порядке?
— Уылка ива, уылка ива,— загадочно произнес Рон.
— Ну хорошо. Два пенса,— согласился Гунилла.
— Четыре,— вроде бы произнес Рон.— Впрочем, не будем жлобиться, лады? Один доллар за тридцать штук.
— Договорились,— сказал Хорошагора, плюнул на ладонь и уже хотел было скрепить контракт рукопожатием, но Вильям вовремя перехватил его руку.
— Не стоит.
— А что такое? Вильям вздохнул.
— У тебя страшные обезображивающие болезни имеются?
— Нет!
— А хочешь, чтоб были?
— О.— Гунилла опустил руку.— Передай своим друзьям, чтобы приходили сюда, понял? — Он повернулся к Вильяму.— А они надежные парни?
— Ну...Смотря в чем, — пожал плечами Вильям.— К примеру, жидкости, которыми разводят краски, я бы им никогда не доверил.
Старикашка Рон и песик брели по улице. И как ни странно, вели беседу, хотя формально присутствовал только один человек.
— Видишь? Я жговорил.Теперь я буду вести все переговоры.
— Клятье.
— Вот именно. Держись меня, мужик, и с тобой ничего плохого не случится. Почти ничего.
— Разрази их гром.
— В самом деле? Что ж, по-моему, неплохой план. Тяв, тяв.
Под мостом Призрения жили двенадцать человек, и жили они, можно сказать, в роскоши. Впрочем, у каждого свое понятие о роскоши.