— Он часто навещает моего свекра, мадам. Вполне возможно, что я как-нибудь встречусь с ним там.
— Это прекрасная идея! — согласилась я и улыбнулась ей. — Ты такая благоразумная… Такая надежная! Я так благодарна тебе за это, дорогая мадам Кампан!
Я все еще держала в руке письмо Бёмера и смотрела на него с некоторой долей отвращения.
Потом поднесла его к пламени свечи, и мы все наблюдали, как оно горело.
— А теперь не будем больше говорить о мсье Бёмере и его бриллиантах! — заключила я.
Как же я ошиблась тогда!
Мадам Кампан уехала из Версаля на несколько дней, чтобы пожить в загородном имении своего свекра в Креспи. Мне не хватало ее, потому что никто другой, даже Габриелла или Элизабет, не мог сравниться с ней, когда надо было репетировать со мной. Я приняла решение вызвать ее обратно в самое ближайшее время. Пьеса стала для меня навязчивой идеей. Должно быть, это была самая лучшая пьеса из всех, которые мы ставили. Роль Розины была прекрасной ролью для меня. Я любила читать, как описывал Розину Бомарше:
«Представьте себе самую прелестную на свете женщину, небольшого роста, кроткую, нежную, живую, свежую, привлекательную, проворную, с тонкой талией, пухлыми ручками и влажными губками. А какие ручки, какие ножки, какие зубки, какие глазки!..»
— Разве это подходящее описание для королевы Франции? — говорили мне тетушки.
По их мнению, это было скорее описанием кокетки. Подражать на сцене простым людям — недостойно королевы Франции.
Я смеялась над ними. Луи чувствовал себя несколько неловко, но мне всегда удавалось внушить ему свой образ мыслей. Он знал, как страстно я желала, чтобы «Севильский цирюльник» был исполнен и что, если я не буду принимать участие в этой постановке, мое сердце будет разбито. Поэтому он не стал слушать критические высказывания тетушек и только радовался, видя, как я счастлива, играя свою роль. В конце концов, разве я только что не подарила ему еще одного сына?
Мадам Кампан отсутствовала не более нескольких дней, когда мсье Бёмер явился в Трианон и попросил у меня аудиенции. Он сказал, что мадам Кампан посоветовала ему безотлагательно встретиться со мной.
Одна из моих служанок пришла ко мне и сообщила об этом, прибавив, что он выглядит очень возбужденным.
Я не могла понять, зачем ему было приходить ко мне, если мадам Кампан правильно передала ему мои слова. Но она, несомненно, сделала это. Он, вероятно, истолковал ее слова так, что меня больше не интересуют бриллианты, и явился ко мне с изумрудами, сапфирами или каким-нибудь другими драгоценными камнями. Он уже достаточно надоел мне со своими бриллиантами, и я не собиралась позволить ему повторить подобное представление, но теперь уже с другими драгоценными камнями.
— Я не буду встречаться с мсье Бёмером. Мне нечего сказать ему. Он сумасшедший! Скажите ему, что я не приму его! — Таков был мой ответ.
Несколько дней спустя я решила, что мадам Кампан совершенно необходима мне, чтобы помогать мне репетировать мою роль, и послала за ней. Если бы я не была так погружена в работу над постановкой — а мне хотелось не только играть самые привлекательные роли, но и заведовать подбором костюмов и декораций, — то заметила бы, что мадам Кампан было явно не по себе.
Пробежав свою роль, я сказала ей:
— Этот идиот Бёмер был здесь и просил о встрече со мной. Он сказал, что это ты посоветовала ему прийти. Я отказалась встречаться с ним. Но что ему было нужно? Имеешь ли ты хоть какое-нибудь представление об этом?
Тогда она заговорила:
— Мадам, в доме моего свекра произошел очень странный случай. Я хотела поговорить с вами об этом, как только буду допущена к вам. Даете ли вы мне разрешение рассказать вам нее?
— Пожалуйста, сделай одолжение!
— Когда мсье Бёмер приехал пообедать с моим свекром, я подумала, что представилась наконец прекрасная возможность передать ему ваши слова. Мадам, я не могу описать вам его изумление. Он, заикаясь, пробормотал, что написал вам письмо, но не получил ответа. Я поняла, что это было то самое письмо, которое принесли вам вместе с подарком короля для мсье Ангулемского. Я сказала ему, что видела это письмо и что оно показалось мне не совсем понятным. Он ответил, что полагает, что оно могло быть непонятным для меня, но что королева должна была понять его. Приехали другие гости. Моей обязанностью было помочь принять их, поэтому я попыталась закончить наш разговор. Но мсье Бёмер спросил, не позволю ли я ему поговорить со мной позже. Он вел себя так странно, что я предложила выбрать подходящий момент и прогуляться с ним по саду, чтобы он смог рассказать мне все, что захочет.
— Этот человек совершенно безумен, я уверена в этом.
— Мадам, это такая необычная история! Но он клянется, что это правда!
— Умоляю, продолжай!
— Он сказал мне: «Королева должна мне большую сумму денег».
— Я уверена, что это неправда. Его счета были оплачены.
— Мадам, он продолжал: «Королева купила мое бриллиантовое ожерелье».
— О, нет! Опять о нем! Ведь оно принадлежит турецкому султану!
— Он сказал, что это не так, мадам. Это всего лишь сказка, которую его попросили распространить. Я выразила сомнение по поводу того, что не приснилось ли это все ему, сказав: «Королева уже давно решительно дала вам понять, что не будет покупать у вас это ожерелье. Я знаю, что его величество предлагал купить его для нее, но она все-таки отказалась». Он ответил: «Она передумала».
— О, Кампан, что означает вся эта чепуха?
— Я не знаю, мадам, но Бёмер рассказал очень странную историю. Он уверял меня, что вы купили это ожерелье. Я ответила, что этого не может быть. Я никогда не видела его среди ваших драгоценностей. Бёмер сказал, что, как ему говорили, вы должны были надеть ожерелье на Троицын день. Он был очень удивлен, что вы не сделали этого.
— Дорогая моя Кампан, все это — полнейшая чепуха. Говорю тебе, Бёмер сошел с ума!
— Да, мадам, но он говорил так искренне! Он казался таким благоразумным и таким уверенным в своих словах! Я спросила его, когда же именно вы сообщили ему, что передумали и решили купить ожерелье. Ведь я знала, что вы не хотели встречаться с ним и не видел его в течение долгого времени. Тогда он сказал мне одну странную вещь, мадам. Он сказал, что вместо вас это сделал кардинал Роган.
— Кардинал Роган?! Тогда он совсем, совсем сумасшедший! Ведь я терпеть не могу кардинала Рогана. Я ни разу не разговаривала с ним в течение восьми лет.
— Я сказала об этом Бёмеру, мадам. Но он ответил, что ваше величество лишь делает вид, что вы в плохих отношениях с Роганом, а на самом деле вы очень близкие друзья.
— О, это становится все более безумным!
— Ах, и мне так показалось, мадам! Я сказала об этом Бёмеру, но он так настаивал на том, что говорит чистую правду! И в самом деле, мадам, если он действительно сумасшедший, он очень хорошо притворяется здоровым. У него на все есть ответ. Он сказал, что приказы вашего величества передавались ему в письмах, что на этих письмах была подпись вашего величества и что ему пришлось использовать эти письма, чтобы удовлетворить своих кредиторов. По его словам, ожерелье было куплено в рассрочку, и он уже получил тридцать тысяч франков, которые ваше величество отдали кардиналу, чтобы он передал их ему, Бёмеру, после вручения ожерелья.
— Ничего не понимаю! — закричала я.
Однако все это уже не походило на шутку. Произошло нечто весьма таинственное.
— Думаю, что Бёмер стал жертвой крупного мошенничества. Мы должны докопаться до самой его сути. Я немедленно пошлю за ним! — сказала я.
Я отправила в Париж посыльного и приказала ювелиру безотлагательно явиться в Трианон.
— Мсье Бёмер, — начала я, — мне хотелось бы знать, на каком основании вы ожидаете, что я буду выслушивать ваши безумные утверждения о том, будто вы продали мне ожерелье, которое я неоднократно отказывалась покупать?
— Мадам, — ответил он, — я вынужден пойти на эти неприятные меры, потому что должен расплатиться со своими кредиторами.
— Но я не понимаю, какое отношению ваши кредиторы имеют ко мне.
— Мадам, — ответил он в величайшем отчаянии, — теперь уже слишком поздно притворяться. Если вы, ваше величество, не будете так добры признать, что ожерелье у вас, и не заплатите мне определенную сумму, меня объявят банкротом, и причина моего банкротства станет известна всем.
— Вы говорите загадками, мсье. Я ничего не знаю об этом ожерелье.
Бёмер чуть не плакал.
— Мадам, — сказал он, — простите меня, но я должен получить свои деньги.
— Говорю вам, что ничего вам не должна. Я не покупала вашего ожерелья. Вы же знаете, что я уже давно не видела его — ни его, ни вас!
— Мадам, но кардинал Роган выплатил мне первый взнос, когда я вручил ему ожерелье. Я должен получить деньги, которые вы мне должны…
Я больше не могла видеть этого человека.
Я сказала:
— Это какое-то мошенничество. Все нужно проверить. А теперь идите, мсье Бёмер, и я обещаю вам, что немедленно займусь этим делом.
Он ушел, а я направилась в свою спальню и больше не выходила оттуда. Я дрожала от страха. Со мной произошло нечто весьма странное, и в центре случившегося стоял этот зловещий человек — кардинал Роган.
Конечно, это было мошенничество, и человек, обманувший Бёмера, был негодяем, потому что приобрел бриллиантовое ожерелье, сделав вид, будто его купила королева.
Я много слышала о кардинале еще с того дня, когда он совершил богослужение в Страсбурге во время моего первого приезда во Францию. Моя матушка постоянно писала мне о нем — тогда он исполнял обязанности французского посла в Австрии. Она настаивала, чтобы Мерси сделал все, что в его силах, чтобы его отозвали.
«Все наши молодые и неискушенные женщины очарованы им, — писала она. — Его речь крайне неприлична, а такой порок недопустим при его высоком положении священника и министра. Он демонстративно использует непристойные выражения, даже не задумываясь при этом о том, в какой компании находится. Его свита следует его примеру. У них нет ни достоинства, ни морали». Ни я, ни Мерси не имели достаточно власти, чтобы отозвать его из Вены, но, когда мой муж стал королем, все изменилось. Матушка написала, что ей приятно видеть, что «этому ужасному и позорному посольству» пришел конец. В своих письмах она предупреждала меня, что я должна быть осторожней с этим человеком, не поддаваться его очарованию, ведь он искусный льстец и может быть очень милым. Я воспринимала его как нечто вроде людоеда и отказывалась принимать его. Мои чувства по отношению к нему отнюдь не смягчились, когда я узнала, что он написал письмо герцогу Эгийонскому о моей матушке и что мадам Дюбарри прочитала его вслух в одном из своих салонов.
В этом письме он писал:
«Мария Терезия оплакивает несчастье угнетенной Польши. Однако она — мастерица скрывать свои мысли и, кажется, обладает способностью самопроизвольно вызывать слезы на своих глазах. В одной руке она держит платок, чтобы вытирать слезы, а в другой — меч, чтобы войти в долю и стать третьей участницей раздела».
Это письмо пришло как раз в то время, когда я еще осложнила положение, отказываясь поговорить с мадам Дюбарри. Моя матушка, принимавшая строгие меры в отношении проституток в Вене, в то же время настаивала, чтобы я своим отказом разговаривать с мадам Дюбарри не обостряла взаимоотношения между Францией и Австрией.
Я не выносила этого человека и отказывалась разговаривать с ним. Полагаю, что его желание во что бы то ни стало найти способ завоевать мою благосклонность стало у него навязчивой идеей. Чем больше я игнорировала его, тем больше он старался добиться моего расположения. Но я была решительно настроена на то, чтобы отказывать ему в этом. Все же в одном деле он одержал надо мной верх. Я была против того, чтобы он получил пост Главного раздающего милостыню Франции. Я почувствовала досаду, когда узнала, что именно он крестил моих малышей. Но что я могла поделать, если он занимал этот высокий пост?
Мадам де Марсан, кузина кардинала Рогана, попросила моего мужа дать ему этот пост, но уведомив об этом меня, и Луи, который любил делать людям приятное, пообещал, что кардинал этот пост получит. Когда я узнала обо всем, то сначала решила не допустить этого, тем более что Мерси и моя матушка тоже были против. Я сказала Луи, что он не должен позволять, чтобы человек, оскорбивший мою матушку, получил пост Главного раздающего милостыню Франции. Муж ответил, что он, к несчастью, уже пообещал мадам де Марсан и не видит возможности взять свое обещание назад.
— Зато я вижу такую возможность! — вскрикнула я. — Это невозможно! Оскорбив мою матушку, этот человек тем самым нанес оскорбление мне. Неужели ты способен оказать благосклонность человеку, оскорбившему твою жену?
— Конечно, не способен…
— Тогда ты должен сказать ему, что он не может занять этот пост. Ведь ты же король!
— Дорогая, но ведь я дал слово…
Мне казалось крайне необходимым настоять на своем. Если мне это не удастся, матушка будет говорить, что я не оказываю никакого влияния на своего мужа. Я расплакалась, упрекая Луи в том, что ничего для него не значу, раз он предпочитает оказывать милости другим женщинам, а не мне.
Слезы всегда огорчали Луи. Это не так, сказал он, и заверил меня, что сделает все, чтобы угодить мне. Как насчет тех серег, выполненных в виде канделябров, которыми я так восхищалась? Ведь они содержат несколько самых лучших бриллиантов Бёмера.
Но я продолжала плакать. Я не хотела бриллиантов. Я хотела, чтобы он забыл о своем обещании мадам Марсан. Разве я о многом просила его?
Хорошо, он так и сделает, сказал Луи, и скажет мадам де Марсан, что ей придется забыть о его обещании.
Я вскинула руки ему на шею. Он — самый лучший муж на свете!
Но я не приняла в расчет мадам де Марсан.
Она стала горько сетовать королю, что тот дал ей слово. Неужели дошло до того, что нельзя положиться на слово короля?
— Мадам, я не могу выполнять ваше желание! — сказал ей Луи. — Я дал слово королеве.
Луи был добрым, а потому слабым. Если бы его дед или Людовик XIV заявили, что желают нарушить данное ими слово, их волю восприняли бы как закон. Но с моим мужем все было иначе. Люди считали себя вправе уговаривать и даже критиковать его… А в данном случае — даже угрожать!
— Я уважаю волю королевы, сир, — сказала эта дерзкая Марсан, которая всегда ненавидела меня, — но ваше величество не могли дать два слова. Королева не пожелала бы, чтобы король, ради того чтобы угодить ей, сделал то, что самый захудалый дворянин не совершил бы даже под страхом смерти. Поэтому я в высшей степени почтительно позволю себе заверить ваше величество, что буду вынуждена, сама того не желая, огласить обещание, которое вы мне дали, и довести до всеобщего сведения, что король нарушил свое слово, чтобы угодить королеве.
Луи объяснял мне впоследствии, что ему ничего не оставалось делать, как только уступить, потому что он действительно ей первой дал слово.
Я была рассержена, но понимала, что ни слезы, ни мольбы тут не помогут, так что мне пришлось принять все как есть и забыть об этом — до настоящего момента.
Я решила, что никогда не буду принимать у себя кардинала Рогана, потому что испытывала теперь к нему даже большее отвращение, чем прежде. Приняв такое решение, я перестала думать об этом человеке, но теперь была вынуждена вспомнить о нем.
Как только мой гнев утих, я ехала говорить себе, что единственной причиной моего волнения является то, что кардинал Роган оказался так глубоко замешан в этом деле. В любом случае я должна безотлагательно рассказать обо всем мужу.
Луи серьезно выслушал меня и сказал, что нужно незамедлительно приказать Бёмеру дать полный отчет в том, что произошло. Я знала, что Мерси, по всей вероятности, сообщит кое-какие подробности этого дела моему брату Иосифу, ведь он все еще писал письма в Вену, хотя и не так часто, как когда еще была жива матушка. Поэтому я написала моему брату сама, дав в письме такое объяснение всему случившемуся, которое в то время казалось мне наиболее логичным: