Через пару минут, не более, Саймона начала раздражать рука Илейн, обвивающая его назойливым кольцом; он резко поднялся с кресла, отчего его подруга навзничь повалилась на сиденье, а игривые взвизги ее призваны были» по всей видимости, изображать испуг. Женщина распростерлась в кресле с развязностью, вызвавшей у Фенелы глубокое чувство гадливости.
И девушка была далеко не одинока в своей реакции на позорное зрелище. Оглядевшись по сторонам, Фенела наткнулась взглядом на лицо My и поняла, как трепещет девочка при мысли: что же подумает теперь сэр Николас о ее семье?
Повинуясь стремительному порыву, Фенела рванулась к Илейн.
— Позвольте, я помогу вам, — предложила она, буквально силой вытаскивая женщину из кресла.
Холодные пальцы Илейн вцепились в пальцы девушки, и Фенелу пронизала дрожь отвращения и неприязни. Илейн поправила на плечах свалившиеся бретельки вечернего платья и пригладила волосы, вяло пытаясь убедиться, что с прической все в порядке.
Затем она двинулась по направлению к Саймону, складывая свои пухлые губки в причудливую гримаску, к какой она прибегала всегда, когда особенно желала привлечь внимание окружающих.
— Саймон, дорогой, — с вкрадчивой настойчивостью заворковала она, — ты так неласков со мной вообще, уже давно так неласков! Ты, надеюсь, не забыл свое сегодняшнее обещание переделать портрет, а? Может, прямо сейчас и займешься?
Фенела так и застыла на месте… Девушке показалось, что отец метнул в ее сторону быстрый, умоляющий взгляд.
— Переделать портрет! — эхом откликнулся он. — Ручаюсь, ничего подобного я не говорил!
— Да нет же, ты сам обещал мне, — настаивала Илейн. — Душечка, Саймон, займись этим прямо сейчас!
Саймон просительно взглянул на свою старшую дочь, и Фенеле пришлось отвечать за него.
— Боюсь, теперь уже слишком поздно менять что-нибудь, — сказала она. — Эта картина уже покинула дом.
Голос Илейн почти сорвался на пронзительный вопль.
— Значит, ее уже отправили в Лондон — торговцам?!!
— Сегодня рано утром, — подтвердила Фенела.
— Но ведь она еще не совсем высохла… ты говорил… ты обещал…
Илейн злобно шипела и брызгала в гневе слюной, ее тело с необычайной силой била дрожь, которую далее просто видеть было невыносимо тяжело.
— А теперь слушай, ты, женщина! — рявкнул Саймон. — Уймись-ка, поняла? Портрет закончен, а готовые работы я никогда не правлю. Если я наговорил тебе три короба всяких обещаний, так это чтоб ты попусту не возникала, ясно? Я и сейчас, если хочешь, могу наплести что угодно, но факт остается фактом: картина завершена и изменена не будет, что бы ты там ни говорила или ни делала.
Илейн разинула рот, и Фенела уже приготовилась услышать пронзительный вопль. Девушка затаила дыхание, замерла в ожидании… секунду… другую… но ничего подобного не последовало.
Вместо этого Илейн, словно отчаянным усилием воли, овладела собой и сузившимися от бешенства глазами взглянула на Саймона; безграничная злоба звучала в ее голосе, когда она произнесла:
— Ты еще горько пожалеешь об этом. — И она повернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с Фенелой. — Что касается тебя, тебя…
Что она там собиралась высказать дальше, было подавлено прежде, чем слова сорвались у нее с языка. Рекс с удивительным проворством преодолел расстояние, отделявшее его от бывшей жены, плотно зажал ей рот широкой ладонью и яростно поволок вон из комнаты.
Все произошло столь быстро, что никто не успел произнести ни слова, даже пошевелиться. Дверь с грохотом захлопнулась за супругами, донесся голос Илейн, выкрикивавшей нечто невразумительное, после чего наступила полнейшая тишина.
Фенела почувствовала, как бешено колотится ее сердце, потом увидела лицо My, белое, подавленное, и выражение сострадания на лице сэра Николаса, который никак не мог опомниться от изумления.
И на фоне всего этого — абсолютное безразличие ее отца по отношению ко всему вокруг происходящему… Причем он не играл, не притворялся: подобные сцены, давно привычные, его вообще никогда особо не трогали.
Вот и сейчас он лишь лениво ухмыльнулся себе под нос, как будто вся история лишь позабавила его — не более! — и, вытащив из кармана портсигар, тщательно и аккуратно отщипнул кончик сигары, прежде чем хорошо рассчитанным движением сунуть ее себе в рот.
— Фенела! — В голосе My звучала мольба.
— Вечер сегодня выдался довольно теплый, — произнесла Фенела голосом, в котором, несмотря на попытки придать ему беззаботность, все еще чувствовалась дрожь. — Почему бы не одеться и немного не прогуляться, а? По-моему, глоток свежего воздуха пойдет нам на пользу.
Только без меня! — воскликнул Саймон, поудобнее усаживаясь в кресло, где только что сидел Рекс. — Сегодня я уже нагулялся по горло… С меня хватит.
— А ты что скажешь, My? — Фенела вымученно улыбнулась.
— По-моему, мысль неплохая, — поддержала My.
Голос девочки тоже дрожал, и Фенела знала, скольких усилий ей стоит говорить более или менее непринужденно.
— И наверх нам подниматься незачем, — поспешно проговорила Фенела, — в гардеробной найдутся кое-какие старые пальто.
Девушка с опаской приоткрыла дверь в холл: ни Рекса, ни Илейн не было видно. Фенела поняла, что Рэнсому каким-то образом удалось увести Илейн наверх, в ее комнату, подальше от My, и девушка благословила в душе его расторопность и сообразительность.
«Так дальше жить нельзя», — про себя решила она.
Она почувствовала ладошку My в своей и в ответ ободряюще пожала ее.
Когда с помощью сэра Николаса они оделись, вся компания зашагала по проселку.
Фенела была права: ночь стояла просто замечательная. Прошедший с утра дождь освежил землю, и та благоухала ароматами, которых ей так не хватало в течение нескольких последних недель, когда солнце иссушило все вокруг.
Народился молодой месяц, а звезды таинственно мерцали сквозь ветви деревьев, окаймлявших дорогу.
— Я люблю такие вечера, — внезапно произнес сэр Николас.
— И я, — откликнулась Фенела.
— После госпиталя, — продолжал сэр Николас, — я начал страдать бессонницей, а вдобавок мне казалось, что я задыхаюсь. Поэтому я просил сиделку загородить лампу, чтобы можно было смотреть на улицу, в ночь и думать. За эти томительные часы мне многое пришлось передумать, много странных мыслей приходило в голову, пока все остальные спали.
В темноте голос юноши окреп, и обычная застенчивость покинула его.
Фенела шла рядом с сэром Николасом и вела под руку My. Неожиданные откровения молодого человека заинтересовали и даже заинтриговали ее, несмотря на то, что ей нынче вполне хватало и собственных забот.
— Ну и о чем же вы думали? — спросила она.
О жизни и смерти… вообще, — ответил сэр Николас. — Оно и неудивительно: близость настоящей смерти кого угодно вышибет из привычной колеи. Ведь до ранения я особо не заботился ни о чем и предпочитал принимать жизнь так, как она есть, в целом находя окружающий мир довольно-таки забавным. Но мысль, что никогда больше не смогу ходить, вынудила меня пересмотреть все свои прежние взгляды и ценности, что было не так-то легко сделать по многим причинам…
На последних словах голос его неожиданно упал, и Фенела подумала, не входит ли в число этих «многих причин» и его мать, и незыблемые традиции его рода.
— Нельзя забывать, что и всем остальным тоже приходится несладко. — Это My вмешалась в разговор, и голос ее прозвучал в ночной тишине молодо и звонко.
— Конечно, у всех свои беды, — согласился сэр Николас, — у кого-то одни, у кого-то другие, но никто еще, кажется, не избежал сужденного ему бремени проблем, и все их людям приходится так или иначе разрешать и преодолевать.