О я раскрою эту страшную тайну, и пусть тогда дрожат эти негодяи, которые похитили и заточили тебя здесь! Я сумею…
Он остановился, услышав резкие звуки рамсинги.
— Проклятая труба! Она возвещает несчастье! — воскликнул он с гневом. — Неужели они обнаружили меня? Или, может быть, Каммамури?
Он задержал дыхание и прислушался. Снаружи доносился смутный гул голосов.
— Что бы это значило? Перед пагодой люди. Неужели они сейчас ворвутся сюда?
Он огляделся вокруг с невольной растерянностью: он был совершенно один. Взглянул вверх — отверстие было открыто.
— Что-то должно случиться, я чувствую, — прошептал он. — Но я покажу им, на что способен.
Он осмотрел заряды в пистолетах и карабине, проверил лезвие своего верного кинжала, которое не раз окрашивалось в джунглях кровью змей и тигров, и спрятался за чудовищной статуей, сжавшись, как только возможно.
День тянулся страшно медленно для него, обреченного на почти полную неподвижность и усиливавшийся голод. Но понемногу вечерние сумерки заполняли самые темные углы пагоды. Постепенно они поднимались к куполу, а в девять тьма сделалась такой глубокой, что ничего не было видно и в двух шагах. На темном небе сверкала луна, отражаясь от большого золоченого шара и медной змеи с головой женщины.
Рамсинга прервала свои скорбные завывания, и гул голосов уже не был слышен. Везде царило таинственное молчание. Тем не менее Тремаль-Найк не осмеливался двинуться. Единственное движение, которое он сделал — это приложил ухо к холодным камням пагоды и прислушался.
Тайный голос приказывал ему бодрствовать и остерегаться, и очень скоро он понял, что этот голос не лгал. Ближе к одиннадцати, когда тьма совсем сгустилась, до его ушей донесся странный, пока еще не определенный шум. Казалось, кто-то спускается по веревке, на которой висела лампа. Из предосторожности он вытащил пистолет и тихо поднялся, опершись на одно колено.
В темноте раздалось металлическое позвякивание: его издавала лампа, которая колебалась. Без сомнения, кто-то спускался с высоты.
Тремаль-Найк не выдержал больше.
— Кто здесь? — крикнул он.
Никто не ответил на вопрос, но звяканье прекратилось.
«Может, мне показалось?» — спросил он сам себя.
Он встал и посмотрел вверх. Там, на куполе, луна продолжала отражаться в золоченом шаре, и виднелась часть витого каната, но человека он не увидел.
«Странно!» — сказал Тремаль-Найк, начиная беспокоиться.
Он снова забился в угол, продолжая прислушиваться и осматриваться вокруг.
Прошло минут двадцать, и лампа снова начала позвякивать.
— Кто здесь? — крикнул он, выходя из себя. — Откликнись — кто здесь?
Ответом ему было молчание. Тогда он схватился за ноги гигантской статуи, вскарабкался по рукам ее и, наконец, поставив ноги на ее голову, ухватился за лампу, сотрясая канат.
Взрыв смеха разнесся в темной пагоде.
— А! — вскричал Тремаль-Найк, чувствуя, что им овладевает бешеная ярость. — Там наверху кто-то смеется надо мной? Погоди же!
Он собрал все свои силы и отчаянным рывком оборвал канат.
Лампа рухнула на пол с неописуемым грохотом, который эхо храма повторило несколько раз.
Раздался второй взрыв смеха, но не сверху, а снизу, у входа в пагоду. Тремаль-Найк бросился вниз — и вовремя. Дверь распахнулась, и высокий худой индиец, богато одетый, с кинжалом в одной руке и смоляным факелом в другой, появился на пороге.
Это был сам Суйод-хан. Адская радость освещала его смуглое лицо, в глазах сверкали зловещие молнии.
С минуту он молча созерцал чудовищную статую, за которой стоял Тремаль-Найк, с кинжалом в зубах и пистолетами в руках, потом сделал несколько шагов вперед.
За ним вбежали двадцать четыре индийца, двенадцать справа и двенадцать слева. Все были вооружены кинжалами и шелковыми шнурами с свинцовым шаром на конце.
— Дети мои! — сказал Суйод-хан устрашающим голосом. — Наступила полночь!
Индийцы воткнули факелы в углубления, сделанные в камнях, и быстро размотали шнуры.
— Мы готовы!
— Этот нечестивец осквернил пагоду нашей богини. Что заслуживает он?
— Смерти! — ответили индийцы.
— Тремаль-Найк, — воскликнул угрожающе Суйод-хан, — выходи!
Громкий смех был ему ответом. Одним прыжком охотник на змей выскочил из своей засады. Казалось, это тигр выскочил из джунглей. Яростная улыбка играла на его губах, лицо было жестоким, зубы оскалены. Дикий сын джунглей проснулся в нем, готовый рычать и кусаться.
— Ах так! — взревел он страшным голосом. — Вы хотите убить меня? Ну что ж, а я вас — и я начинаю.
Он разрядил сразу оба своих пистолета, и двое из нападавших упали. Потом выстрелил из карабина и, схватив его за ствол, размахнулся им, как дубиной.
— Ну, — сказал он, — кто из вас такой смелый, чтобы напасть на Тремаль-Найка, пусть выступит вперед. Я сражаюсь за женщину, которую вы, проклятые, захватили!
Один из тугов, самый смелый и фанатичный, выступил из рядов размахивая в воздухе арканом. Но не успел он сделать и двух шагов, как страшная дубина поднялась и опустилась с молниеносной быстротой, разбив ему череп.
— Вперед! Вперед! — повторил Тремаль-Найк. — Я сражаюсь за мою Аду!
Двадцать человек разом бросились на него с двух сторон. Еще один туг упал, но карабин не выдержал этого второго удара и разломился пополам.
— Смерть ему, смерть! — вопили индийцы неистово.
Шелковый аркан упал сверху на Тремаль-Найка, захлестнув ему шею, но рывком тот выдернул его из рук душителя. Выхватив из-за пояса нож, он бросился к бронзовой статуе и быстро взобрался на ее плечи.
— Дорогу! Дорогу! — закричал он, бросая вокруг яростные взгляды.
В следующее мгновение он подобрался, как тигр, и длинным прыжком над головами тугов, попытался добраться до двери. Но не успел: две веревки обвили ему руки и ноги, больно ударив свинцовыми шарами, и повалили его.
В то же мгновение туги бросились на него, как стая собак на дикого кабана, и несмотря на отчаянное сопротивление крепко связали.
— Смерть ему, смерть! — кричали они.
Отчаянным усилием Тремаль-Найк порвал две веревки, но это было все, что он мог сделать. Новые арканы так сжали его, что дыхание пресеклось и руки онемели.
Суйод-хан, который бестрепетно взирал на эту отчаянную борьбу одного человека с двадцатью, приблизился к нему и несколько мгновений с сатанинской радостью смотрел на поверженного врага. Беспомощный Тремаль-Найк яростно плюнул в него.
— Нечестивец! — воскликнул Сын священных вод Ганга.
Он выхватил свой кинжал и поднял его над пленником, который презрительно смотрел на него.
— Дети мои, — сказал жрец, — какого наказания заслуживает этот человек?
— Смерти! — ответили туги.
— Так пусть придет смерть.
— Ада! Бедная Ада! — видя занесенный над собой кинжал, воскликнул Тремаль-Найк.
Но лезвие убийцы, вонзившись в его грудь, оборвало этот крик. Он сомкнул глаза, и предсмертная дрожь пронизала все его тело. Поток алой крови хлынул из раны, заливая одежду и растекаясь по камням.
— Кали! — воззвал Суйод-хан, повернувшись к бронзовой статуе. — Прими от меня эту новую жертву!
По его знаку два туга подняли несчастного Тремаль-Найка.