Напрасно она представляла себе, как было бы хорошо прикинуться ничего не знающей и потом сказать в нужную минуту: «Мне все известно! Меня не обманешь!» — она все-таки не могла выдержать и отправилась по знакомому пути в соболевский сад и, находясь там, увидела через окно в комнате Митьку с Соболевым.
При виде Жемчугова ее вдруг охватила сумасшедшая мысль:
«А вдруг как ничего не было и все по-прежнему?»
Тогда она привычным движением подняла горсть песка с дорожки и кинула. Она видела, как Митька оглянулся и, значит, не мог не заметить поданного ему знака; однако он повернулся к двери и ушел.
Тогда Грунька, уже не помня себя, схватила камень и кинула им в стекло. Когда же Соболев поднял окно и высунулся, она крикнула:
— Иван Иванович, это — я, Грунька!.. «Снявши голову, по волосам не плачут!» — подумала она и стала, как ей казалось, разбивать все, что было кругом нее, не зная уже удержа в закипевшей в ней злобе.
— Грунька! Ты чего? — обрадовался Соболев.
— Идите сейчас ко мне!.. Идите!..
— Да что случилось такое? — стал спрашивать Соболев, чувствуя по тону Груньки ее беспокойство.
— Ничего!.. А только вы — хороший и правдивый человек, а вас обманывают и надругаются над вами… над всеми хорошими людьми надругаются… Идемте сейчас!
— Да куда идти-то?
— Со мною, во дворец!..
— К Эрминии? — оживленно воскликнул Соболев. — Спрашивала?.. Говорила?..
— А вот пойдемте, я вам покажу ее! — со злорадством проговорила Грунька.
— Сейчас! Возьму только шляпу и плащ!..
— Ну, берите скорей!.. Экий неповоротливый!.. Да прыгайте сюда, в окно!.. Я проведу вас через сад, так, чтобы никто не знал, что вы ушли со мною…
LXVI. ПЯТОГО ОКТЯБРЯ
Как ни расспрашивал Иван Иванович Соболев Груньку по дороге во дворец об Эрминии, та отделывалась только короткими ответами, говорила, что Эрминия здорова и чувствует себя даже очень хорошо, а остальное, мол-де, он увидит сам.
Теперь именно в том и был весь расчет Груньки, чтобы Соболев увидел Эрминию сам в таком положении, которое сразу убедило бы его, что он обманут и несчастен совершенно так же, как обманута и несчастна сама она, Грунька. Прежде всего тут было для нее утешение, что страдает не одна она; затем в этом заключалась страшная месть, сразу и пани Марии, и Жемчугову, и всем его новым друзьям.
Грунька знала, что как раз, когда они придут во дворец, доктор Роджиери с герцогом будут в комнате у Эрминии, проведенные туда при посредстве Ставрошевской. О существовании потайной комнатки Грунька знала благодаря тому, что ей показал ее один из гоф-курьеров как курьезную штучку, желая заиграть с нею и привлечь к себе ее внимание. Теперь она хотела провести в эту потайную комнату Соболева и показать ему, что делается в комнате его Эрминии и как она проводит время с герцогом Бироном в его, Соболева, отсутствие.
Она была уверена, что Соболев не выдержит, заорет, начнет скандал, явится Ахметка, во дворце разыграется история, виной которой будет прежде всего Ставрошевская, и все ее благополучие тогда рухнет.
Взбешенный герцог сотрет с лица земли пани Марию, а то и сама государыня, если дело дойдет до нее, что очень вероятно.
Всех подробностей в своем злобном ослеплении Грунька не обдумывала; все это пришло в голову вдруг, при виде Соболева, и она вела его и торопила, желая поспеть вовремя, когда герцог и Роджиери будут у Эрминии.
Во дворец она провела Соболева довольно свободно, потому что, по нравам того времени, не было ничего предосудительного в том, что субретка проводит за собой молодого человека. К тому же Соболев, по указанию Груньки, был щедр, в нем сейчас же признали барина и пропустили.
Грунька уже отлично знала расположение комнат, знала, что «их» коридор кончался дверью в большую парадную пустынную гостиную с камином, и проникнуть таким образом в нее было не трудно.
Она благополучно провела Соболева через коридор, затем, нажав пуговку в глазу каминного льва, отворила дверь в тайник, впустила туда Соболева и бросилась бежать к себе в комнату, которая была рядом со спальней пани Марии и была соединена с ней запертой на ключ дверью, так что нужно было ходить кругом, через коридор; однако, если приложить ухо к щели этой запертой двери, то можно было слышать все, что делалось в спальне.
Груньке почудились там голоса. Так как никто другой, кроме Ставрошевской и Жемчугова, там разговаривать не мог, то Грунька приникла к двери, прижавшись к ней всем телом.
— Я говорю, что надо идти! — сказал голос Жемчугова.
— Как? Сейчас? К государыне? Не лучше ли подождать еще день?
— Ждать нельзя. Завтра пан Угембло, вероятно, возьмет Эрминию к себе.
— А разве он приехал?..
— Только что, вместе с Соболевым. Вы видите, что необходимо действовать сегодня.
Наступило продолжительное молчание, после которого голос Ставрошевской сказал:
— Нет, что хотите, я не могу. Я боюсь… Нет, делайте со мною, что хотите, я не могу.
— Я не знал, — проговорил Жемчугов, — что вы — настолько слабая женщина, что, раз решившись, можете отступить в последнюю минуту.
— Пусть я — слабая женщина, — сказала Ставрошевская, — но я не могу…
— Ну, слушайте!.. По-моему, вам выбирать не из чего: если вы сейчас сами не пойдете к государыне и не приведете ее к тайнику, чтобы она видела, что делает герцог в комнате Эрминии, то через пять минут это будет сделано помимо вас, и тогда вам придется отвечать пред императрицей за то, что вы у нее во дворце способствовали шашням герцога. Да еще смотрите — он сумеет свалить все на вас, и вы одна останетесь в ответе. Оправдать себя пред государыней вы можете только тем, что выдадите изменника ей.
«Так, так! — думала Грунька. — Пусть они пойдут, там, в тайнике, Соболев! То-то начнется потеха!.. Странно только то, что Митька разговаривает со Ставрошевской вовсе не по-любовному!»
— Но через кого же вы через пять минут доведете до сведения государыни, что вам нужно? — произнесла пани Мария в спальне.
— Через Груньку! — ответил Жемчугов. — Она сделает это, потому что любит меня по-настоящему!
— По-настоящему? Горничная!.. Крепостная!..
— Когда она выйдет за меня замуж, она перестанет быть крепостной.
— Замуж за вас?
— Что же тут удивительного? Я люблю ее и знаю, что она будет достойна Митьки Жемчугова! Кстати, хотел я вам сказать это, потому что нынче утром вышло как-то неладно у нас: вы даже мне на шею кинулись, и мне было неприятно, что я вам не сказал всего тогда же! А теперь выбирайте: или вы будете отвечать вместе с герцогом, или пойдете сейчас к государыне…
— Я иду! — сказала Ставрошевская. Грунька тихо ахнула и всплеснула руками: «Дура петая! Что я наделала!»
LXVII. ЧТО ВИДЕЛ СОБОЛЕВ
Когда Соболев, очутившись в тайнике, посмотрел в маленькое отверстие, которое сейчас же нашел по пробивавшемуся из него лучу света, он увидел всю комнату и все, что было в ней.
Эрминия сидела в кресле посреди комнаты, в спокойной позе, с откинутой на спинку кресла головой; ее лицо было тихое, она приятно улыбалась и ничуть не казалась ни взволнованною, ни вообще чем-нибудь обеспокоенною. Герцог Бирон, положив нога на ногу, сидел поодаль у стола, на котором горела большая масляная лампа. Доктор Роджиери стоял пред Эрминией с протянутыми к ней руками.
— Хочешь ли ты отвечать, — спросил он по-французски, — и веришь ли в то, что мы не хотим тебе никакого зла?
— Верю! — ответила Эрминия. — Вы мне зла не хотите; но то, что вы желаете для себя, сделает вам зло.
«Она — ясновидящая! — сообразил Соболев. — И они пользуются ее просветлением».