— Отчего ты так печален, мой задумчивый неофит? Мудрый питомец Alma maternote 100 нидерландской учености, что с тобой? Быть может, страница жизни, которую мы вместе с тобой прочли, написана не так красиво, как ты мог ожидать, начитавшись своих ученых книг? Утешься и постарайся не замечать пятен; тебе суждено прочесть немало страниц таких черных, какие только может написать бесчестие своим грязным пером. Не забывай, мой непорочный Найджел, что мы в Лондоне, а не в Лейдене, что мы изучаем жизнь, а не науки. Не поддавайся угрызениям своей слишком нежной совести, мой друг. И когда ты, лежа на подушке, подытожишь, подобно хорошему арифметику, все свои поступки за сегодняшний день — прежде чем сверить счеты, скажи обвиняющему духу с бородой из серы, что если твои уши и слышали стук дьявольских костей — твоя рука не касалась их и если твои глаза видели ссору двух разгневанных молодчиков — ты не обнажил своей шпаги в их схватке.
— Что ж, может быть, все это звучит мудро и остроумно, — возразил Найджел, — все же, признаться, мне кажется, что ваша светлость и другие знатные молодые люди, с которыми мы обедали, могли бы выбрать для своих встреч место, где вам не грозило бы вторжение таких забияк, и лучшего церемониймейстера, чем этот чужеземный авантюрист.
— Все будет исправлено, святая Нижель, когда ты, подобно новоявленному Петру Пустыннику, придешь к нам, чтобы проповедовать крестовый поход против игры в кости, распутства и веселых сборищ. Мы встретимся за трапезой в храме гроба господня. Мы пообедаем в алтаре и разопьем вино в ризнице. Пастор будет откупоривать бутылки, а причетник будет говорить «аминь» после каждого тоста. Подбодрись, мой друг, и стряхни с себя эту кислую и хмурую хандру! Поверь мне, пуритане, порицающие нас за безрассудство и слабости, свойственные человеческой натуре, сами обладают пороками настоящих дьяволов — затаенной злобой, лицемерием, злословящим за спиной, и непомерной гордыней. К тому же в жизни много такого, что мы должны видеть, хотя бы только для того, чтобы научиться избегать его. Уил Шекспир, который продолжает жить после смерти и который сейчас доставит тебе такое наслаждение, какое может доставить только он, устами славного Фоконбриджа называет этого человека так:
А век твой оттолкнет тебя с презреньем,
Когда не сможешь в ногу с ним идти…
Не для обмана это изучу я -
Чтоб самого меня не обманули.note 101
Но вот мы уже у входа в «Фортуну», где несравненный Уил будет говорить сам за себя. Эй, бесенок, и ты, молодец, передайте лошадей грумам и проложите нам дорогу сквозь толпу.
Они спешились, и усилия неутомимого Лутина, действовавшего локтями и угрозами и выкрикивавшего имя и титул своего господина, проложили им путь сквозь толпу глухо ворчавших горожан и крикливых подмастерьев ко входу, где лорд Дэлгарно сразу же приобрел два кресла на сцене для себя и для своего спутника. Сидя среди других знатных кавалеров, они имели возможность блеснуть своими нарядами и светскими манерами и в то же время высказывать свои суждения о пьесе во время действия, составляя, таким образом, одновременно важную часть спектакля и значительную долю зрителей.
Найджел Олифант был слишком поглощен тем, что происходило на сцене, чтобы играть ту роль, которую ему предписывало занимаемое им место. Он был совершенно зачарован волшебником, воскресившим на подмостках жалкого деревянного балагана длительные войны Йорка и Ланкастера и заставившим героев обоих лагерей гордо выступать по сцене, говорить и двигаться так, как они говорили и двигались при жизни, словно могила отдала своих мертвецов для развлечения живых и им в назидание.
Бербедж, считавшийся лучшим Ричардом до тех пор, пока не появился Гаррик, играл этого тирана и узурпатора так правдиво и жизненно, что, когда битва при Босуорте закончилась его смертью, реальные и вымышленные образы боролись в воображении лорда Гленварлоха и он с трудом пробудился от грез, услышав столь странно прозвучавшее предложение своего спутника, заявившего, что король Ричард должен поужинать с ними в «Русалке».
Тем временем к ним присоединилась небольшая группа джентльменов, с которыми они вместе обедали в ресторации, и нескольких из них, самых изысканных остряков и поэтов, редко пропускавших представления в театре «Фортуна» и горевших желанием закончить день развлечений ночью наслаждений, они пригласили с собой. Туда и отправилось все общество; и среди полных бокалов испанского вина, среди возбужденных умов и веселых собутыльников, соперничающих друг с другом в остроумии, они, казалось, олицетворяли радость хвалебной песни одного из современников Бена Джонсона, напоминающего барду
…о дружеских пирах,
Где каждый вволю пил,
Но где людей не только хмель роднил,
А твой звенящий стих
Сильней вина пьянил и тешил их.
Глава XIII
Дай гордой рыбе заглотать крючок -
И подсекай; она забьется в страхе -
Тогда ты лесу можешь отпустить,
Не торопясь, примерно ярдов на семь;
Добыча не уйдет! Но берегись
Камней подводных с острыми краями,
Про омут помни — там коварный ил…
Того гляди, в последнюю минуту
Сорвется — осторожнее, дружок!
«Альбион, или Короли двух королевств»
Когда мы мысленно вновь переживаем день, полный развлечений, редко представляется он нашему воображению таким же прекрасным, каким казался он нам в тот момент, когда мы участвовали в веселье. По крайней мере так казалось Найджелу Олифанту, и понадобился визит его нового знакомого, лорда Дэлгарно, чтобы окончательно примирить его с самим собой. Этот визит состоялся вскоре после завтрака, и его друг начал беседу с вопроса, как ему понравилось вчерашнее общество.
— Замечательно! — воскликнул лорд Гленварлох. — Но я предпочел бы, чтобы их остроумие изливалось более свободно. Все их шутки казались вымученными, и каждая блестящая метафора повергала в глубокое раздумье добрую половину ваших остряков, старавшихся превзойти своих предшественников.
— А почему бы и нет? — спросил лорд Дэлгарно. — Эти молодцы не годятся ни на что другое, как только разыгрывать перед нами роль гладиаторов мысли. Тот из них, кто признается в своем малодушии, будь он проклят, должен будет довольствоваться мутным элем и обществом лодочников. Могу заверить тебя, что немало блестящих кавалеров было смертельно ранено в «Русалке» каламбуром или злой шуткой, и их отправляли оттуда в жалком состоянии в сумасшедший дом в Вэнтри, где они по сей день томятся среди безумцев и олдерменов.
— Может быть, все это так, — сказал лорд Найджел, — но я готов поклясться, что вчера в нашей компании было немало людей, чей ум и ученость давали им право либо занять более высокое место в нашем обществе, либо совсем исчезнуть со сцены, на которой, говоря откровенно, они играли не соответствующую их достоинствам, второстепенную роль.
— У тебя слишком нежная совесть, — сказал лорд Дэлгарно, — какое нам дело до этих изгнанников Парнаса! Ведь это последние остатки от того благородного пира с маринованными сельдями и рейнским вином, который отнял у Лондона его лучших остряков и певцов смуты. Что бы вы сказали, увидев Нэша или Грина, если вы проявляете такой интерес к жалким мимам, с которыми вчера ужинали? Довольно с них того, что они могли промочить горло и вздремнуть, и они пили и спали так усердно, что вряд ли им захочется есть до вечера, когда, если они проявят достаточное усердие, они смогут найти покровителей или актеров, которые накормят их.note 102 А что касается их других потребностей, то вряд ли они будут испытывать недостаток в холодной воде, пока держится плотина на Нью-Ривер; а парнасским камзолам нет сноса.
— У Вергилия и Горация были более могущественные покровители, — сказал Найджел.