Весла откачнулись в сторону, точно тростники; засверкали мечи, и Вульф почувствовал, что он ранен, но куда, не понял. Его меч тоже блеснул, блеснул всего раз; второго удара не успел он нанести – его противник упал, как пустой мешок.
Святой Петр! Они промчались через толпу. Годвин все еще качался на седле, а там вдали, приближаясь к берегу, серая лошадь боролась с волнами. Они пробились. Перед глазами Вульфа расплывалось красное пятно, ему казалось, будто земля поднимается им навстречу, и все кругом пылает, как огонь.
Позади затихли крики, теперь слышался только один звук: конский топот. Потом и топот ослабел, замер в отдалении – и молчание и тьма окутали сознание Вульфа.
II. СЭР ЭНДРЮ Д'АРСИ
Годвину сниться, что он умер, что где то внизу, под ним, плывет мир, что сам он, распростертый на ложе из черного дерева, несется в черной мгле и что его охраняют двое светлых стражей.
«Это ангелы хранители», – думается ему.
Время от времени появляются и другие духи и спрашивают ангелов, сидящих у него подле изголовья и в ногах:
– Грешила ли эта душа?
И слышится ответ ангела, сидевшего при изголовье:
– Грешила.
И снова спросил голос:
– Умер ли он, свободным от грехов?
– Он умер несвободным, с красным поднятым мечом, но погиб во время славной битвы.
– Во время битвы за крест Христов?
– Нет, за женщину.
– Увы, бедная душа, грешная, несвободная, она погибла ради земной любви. Может ли он заслужить прощение? – несколько раз повторил с грустью вопрошающий голос, становясь все слабее и слабее; наконец он затерялся вдали.
Зазвучал новый голос, голос отца Годвина, никогда не виданного им воителя, который пал в Сирии. Годвин тотчас же узнал его; у видения было лицо, высеченное из камня, как на гробнице в церкви Стенгет, на его кольчуге виднелся кроваво красный крест, на щите красовался герб д'Арси, а в руках блестел обнаженный меч.
– Это ли душа моего сына? – спросил он у стражей, облаченных в белые одежды. – Если да, то как умер он?
Тогда ангел, бывший в ногах ложа, ответил:
– Он умер с красным поднятым мечом, умер во время честного боя.
– Он бился за крест Христов?
– Нет, за женщину.
– Он бился за женщину, когда должен был пасть в святой войне! Увы, бедный сын! Увы, значит, нам нужно снова расстаться, и теперь навсегда.
Этот голос тоже замер.
Что это? Сквозь тьму двигалось великое сияние, и ангелы, сидевшие в ногах и при изголовье ложа, поднялись и приветствовали великий свет своими пламенными копьями.
– Как умер этот человек? – спросил голос, звучавший из сияния, голос глухой и страшный.
– Он умер от меча, – ответил ангел.
– От меча врагов небес? Он бился в войне небес?
Но ангелы молчали.
– Нет до него дела небу, если он бился не за небо, – снова сказал голос.
– Пощади его, – заступились хранители, – он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.
– Да будет так, – провещал голос. – Живи, но живи, как рыцарь небес, если ты хочешь достигнуть неба!
– Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? – спросили ангелы.
– Этого я не сказал, – ответил голос, вещавший из сияния.
И странное видение исчезло.
Полное отсутствие сознания, потом Годвин очнулся и услышал другие голоса, голоса человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо – лицо самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели заснуть, и он заснул. Так продолжалось много времени.
Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по настоящему в маленькой комнате, которая приходилась рядом с соларом, гостиной Холля в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой; подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.
– Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?
Лицо Вульфа просветлело, и он счастливо улыбнулся: теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.
– Ну, конечно, я, – ответил Вульф, – у привидений не бывает хромых ног; раны – дары мечей и людей.
– А Розамунда? Что сталось с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем скорее, скорее!
– Она сама скажет тебе все. – И, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: – Розамунда, моя… нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся. Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.
Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и вот Розамунда, по прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в серых глазах, сверкавших на бледном лице. У Годвина были серые глаза, у Вульфа – голубые; только это одно различие между братьями заметил бы посторонний человек, хотя, в сущности, губы Вульфа были полнее, чем у Годвина, а подбородок очерчен более резко; кроме того, он был ростом гораздо выше брата. Розамунда с легким восклицанием восторга подбежала к Годвину, обвила руками его шею и поцеловала в лоб.
– Осторожнее, – резко сказал Вульф, отворачиваясь. – Не то, Розамунда, перевязки ослабеют, и он снова начнет страдать; он и так достаточно потерял крови.
– Тогда я поцелую руку, которая спасла меня, – произнесла она и, исполнив сказанное, прижала бледную кисть Годвина к своему сердцу.
– Моя рука тоже принимала некоторое участие в этом деле, только, помнится, вы не целовали ее, кузина. Ну, ничего, я тоже поцелую его. Слава Господу, святой Деве, святому Петру, святому Чеду и всем другим святым, имен которых я не помню, слава за то, что они с помощью Розамунды, молитв приора Джона, братии стенгетского монастыря и Матью, деревенского священника, спасли моего брата. Мой горячо любимый брат!
И, подойдя к кровати Годвина, Вульф обнял и несколько раз поцеловал его.
– Осторожнее, – сухо заметила Розамунда, – не то, Вульф, вы сдвинете повязки, а он и так уже потерял достаточно крови.
Раньше чем Вульф успел ответить, раздался звук медленных шагов, занавесь откинулась в сторону, и высокий рыцарь с благородной осанкой вошел в маленькую комнату. Он был стар, но казался еще старше своих лет, так как горе и болезни истощили его. Снежно белые волосы падали ему на плечи. Его лицо было бледно, заострившиеся черты казались как бы тонко выточенными и, несмотря на разницу в возрасте, изумительно напоминали черты Розамунды. Это был ее отец, знаменитый лорд сэр Эндрю д'Арси. Розамунда повернулась и присела перед ним с восточной грацией; Вульф наклонил голову, Годвин, шея которого слишком окаменела, просто протянул ему руку. Старик посмотрел на него с гордостью в глазах.
– Итак, ты останешься жив, мой племянник, – сказал он, – и я благодарю за это Подателя жизни и смерти! Клянусь Богом, ты храбрец, достойный отпрыск рода норманна д'Арси и Улуина саксонца. Да, ты один из лучших потомков их.
– Не говорите так, дядя, – сказал Годвин, – здесь есть более достойный человек. – И своими худощавыми пальцами он погладил руку Вульфа. – Ведь Вульф провез меня через ряды нападающих.