Они испытывают только сожаления, а я чувствую терзания, мучительные терзания, не дающие мне покоя ни днем, ни ночью... – Рыдания мешали ему говорить. – Гильйом, в другое время мы поговорим о чувствах, все еще живущих в моем сердце, а теперь я должен осведомиться о своем родственнике де Рансее: вы имеете ко мне какое-нибудь поручение?
– Действительно, сударь, эти воспоминания заставили меня позабыть, зачем я пришел... Граф и дети его, то есть виконт и виконтесса де Рансей, узнав из письма, пришедшего сегодня утром из Парижа, что их почтенный родственник, вероятно, будет нынче в Розентале, просят его располагать их домом как своим собственным на все время, которое он намерен пробыть здесь. Мне поручено немедленно проводить вас к графу.
Арман подумал несколько секунд, прежде чем ответить.
– Что ж, я иду с вами, Гильйом. Но я здесь не один, а приглашение графа относится, без сомнения, только ко мне одному...
– Это правда.
– Тогда я прикажу камердинеру доставить мои вещи... Извини меня, Раво, – обратился он к другу, – ты видишь, в каком я затруднении! Ты останешься здесь, но, само собой разумеется, ни в чем не будешь стеснен.
– Не беспокойся обо мне, Вернейль, – ответил капитан. – Сказать откровенно, я сделан не из того теста, чтобы тереться между графами и виконтами. Я очень теряюсь в подобном обществе. Уже через полчаса ругательства, которые вертятся у меня на языке и которые пришлось бы глотать, непременно задушили бы меня.
– В таком случае все устраивается как нельзя лучше. Только, пожалуйста, Раво, не заводи новой ссоры с хозяевами, ты понимаешь меня? Не делай нового скандала. Я прошу тебя об этом во имя нашей старой дружбы.
– Хорошо, хорошо, Вернейль, не беспокойся. Я обещаю тебе быть в самых лучших отношениях с семейством Вольфов, начиная от мужа и до последнего мальчишки... Так вот! – И он продолжал, понизив голос: – Для начала дело идет, кажется, совсем не дурно? Ваш старый родственник смиряется, значит, свадьба на мази... Что ж, в час добрый! Хотя сам я не женюсь, однако же других не стану отговаривать.
Он, вздохнув, пожал руку Вернейлю, и уже на лестнице Арман услышал, как капитан потребовал бутылку рейнского.
ГЛАВА XIII
ОТКРЫТИЯ
Арман де Вернейль и его проводник двинулись по направлению к горам, где шесть лет назад шестьдесят вторая полубригада одержала победу. Когда они миновали последние дома деревни, Гильйом указал рукой на широкую дорогу среди скал. Вернейль посмотрел на нее почти с испугом. – Это ведь дорога в Потерянную Долину? – спросил он.
– Точно так, – невозмутимо ответил Гильйом.
И продолжал идти вперед. Судя по всему, по дороге часто ездили экипажи; терновник и камни, загромождавшие ее прежде, исчезли. Можно было сказать, что это аллея, ведшая в замок какого-нибудь вельможи или в город. Арман, не зная, что подумать, с беспокойством вертел головой.
– Куда вы ведете меня? – проговорил он наконец.
– Я думал, что мсье догадался. Мы идем в Потерянную Долину.
– К Филемону?
– К графу де Рансею.
– Как?! Граф Рансей?..
Гильйом таинственно улыбнулся.
– Теперь я могу сказать то, что мне запрещено было открывать вам при свидетелях... Тот, кого вы знаете под именем Филемона, ваш родственник граф де Рансей.
Арман побледнел.
– В самом деле? – произнес он с изумлением. – Зачем же от меня скрывали эту тайну? Для чего мой родственник хранил ее от меня, которого он в детстве осыпал своими благодеяниями?
– Вспомните, – сказал Гильйом. – При каких обстоятельствах вы попали в Потерянную Долину... Только когда вы произнесли свою фамилию, я решил спасти вас, приведя в убежище Филемона. Не скрою, я получил за это выговор. Ваш родственник любил вас, но он знал ваше легкомыслие и опасался, чтобы вы не внесли смуту в его семью.
Так как он воспитывал своих детей в скромности, они были далеки от общества и не знали свет. Увы, его страхи оправдались. С вашим появлением в Потерянной Долине, явившимся сигналом ужасных бедствий, надежды графа были разрушены.
– Это правда, правда! Боже мой! Так несчастный Лизандр, у которого я принял последний вздох, был...
– Вашим двоюродным братом, мсье, и если бы вы подошли поближе к тону мраморному памятнику на розентальском кладбище, то могли бы прочитать эпитафию: «Здесь покоится Шарль-Антуан, виконт де Рансей».
– А... несчастная девушка, – пролепетал Арман с усилием, – прекрасная Галатея?
– Была воспитанницей графа, – ответил Гильйом.
Сделав несколько шагов, Вернейль остановился.
– Я не пойду дальше, – решительно заявил он. – У меня не хватит мужества выдержать упреки несчастного отца... Идите к нему, Гильйом, и скажите, что проникнутый сознанием своей вины, я понял, как тяжело было бы графу мое присутствие... Я вернусь в Розенталь и немедленно уеду во Францию.
– Что вы, сударь? А дело, для которого вы приехали по приказанию императора?
– Как? В Потерянной Долине знают и об этом обстоятельстве?
– У графа во Франции исправные агенты, – ответил Гильйом с некоторым смущением. – Кроме того, сам он недавно приехал из Парижа и мог слышать...
– И тем не менее никакая личная выгода, даже воля самого могущественного на свете государя не заставят меня решиться на поступок, который был бы почти оскорблением для моего родственника... Нет, – продолжал Арман, – я не пойду в Потерянную Долину, некогда столь мирную, куда я внес траур. Я боюсь, как бы утесы не обрушились на мою голову.
– Сударь, – сказал Гильйом, – вы преувеличиваете свои проступки или, по крайней мере, ошибаетесь насчет расположения к себе графа. Если бы господин мой действительно гневался на вас, как вы предполагаете, то неужели он предложил бы вам радушное гостеприимство в своем доме?
– Вы правы, Гильйом, однако в глубине сердца граф де Рансей наверное упрекает меня за смерть своего старшего сына.
– Он не может быть так несправедлив, потому что знает, что несчастный молодой человек сам шел навстречу своей судьбе. Не вы дали Лизандру эти роковые познания, воспламенившие его воображение, не вы прорубили в скалах тропинку, через которую он вышел... Граф много размышлял об этих печальных обстоятельствах и заключил, что и без вас его сын рано или поздно нашел бы свою погибель. Кроме того, известны подробности страшного сражения, происходившего здесь, известно, как вы вынесли с поля боя бедного Лизандра, смертельно раненного. Последняя рука, заботившаяся о нем, была ваша, последняя слеза, пролитая над ним, упала из ваших глаз.
Говоря это, Гильйом и сам казался очень сильно взволнованным.
– Я исполнил только свой долг, – мрачно ответил Вернейль. – Я отплатил Лизандру преданностью за преданность... Если бы я мог отдать свою жизнь в обмен на его, то освободился бы от тяжкого бремени. Но если графу известно, что не в моей воле было воспротивиться непокорности его сына, вина моя перед Галатеей должна казаться ему совершенно не извинительной.
– Действительно, ваше поведение было жестоко и гнусно. Обмануть невинное создание. Дурно, очень дурно! Между тем, если учесть, что вы покинули ее не по своей воле, что все ваши предложения были отвергнуты и что наконец излишняя строгость графа довела бедняжку до ужасных крайностей...
Вернейль взял управителя за обе руки и пожал их восторженно.
– Гильйом, – сказал он, – вы достойный человек и гораздо снисходительнее ко мне, чем моя собственная совесть...