Мессер Панталеоне скинул с плеч красный плащ и застелил им скамью для своей спутницы. Мадонна Фульвия запротестовала. Не продует ли его? Он же, наверное, вспотел, поднимаясь в гору. Но Панталеоне, смеясь, отмел всякие опасения в слабости его здоровья.
Так, бок о бок, уселись они на гранитную скамью, под фигуркой Девы Марии, над идеально ровным зеркалом воды в бассейне. Так могла бы сидеть влюбленная парочка. Но мадонна Фульвия не питала подобного чувства к Панталеоне, как мы знаем, сердце ее принадлежало другому, а уж он к ней — тем более. Хотя обычно Панталеоне не чурался женщин. На это указывали его пухлые губы, как справедливо отметил фра Серафино. Но, во-первых, он отдавал предпочтение красоткам с большой грудью и широкими бедрами, а во-вторых, думал он об одном: как найти убежище Маттео Орсини?
И, вместо того чтобы любоваться горами и долиной, озером и рекой, Панталеоне все свое внимание сосредоточил на нескольких домиках слева от замка и на одиноком павильоне справа от него, стоящем посреди квадратного двора, обнесенного каменным забором.
Панталеоне вытянул длинные ноги, глубоко вдохнул чистый горный воздух, шумно выдохнул. Улыбнулся.
— Эх, если б мне позволили выбрать, кем быть на этом свете, я стал бы правителем такого же замка, как Пьевано.
— Видать, вы не честолюбивы, — повернулась к нему мадонна Фульвия.
— Иметь больше — значит быть в силах причинить кому-то вред. Тот, кто причиняет вред, наживает врагов. Наживая врагов, лишаешься покоя. А вместе с ним и радостей жизни.
— Мой отец согласился бы с вами. Он придерживается тех же принципов. Потому-то и всегда жил здесь, не стремясь добиться большего.
— Он сделал правильный выбор. Ему достаточно того, что у него есть, и он счастлив,
— Да есть ли люди, которые думают, что у них есть все, что им нужно?
— Ваш отец думает так, да и я, наверное, был бы того же мнения, если бы Пьевано принадлежал мне. Другим представителям вашего рода могло показаться, что этого мало. Они нацелились бы на большее. В этом секрет вашего счастья.
— Вы, похоже, уверены, что я счастлива.
Панталеоне искоса глянул на нее, но не поддался соблазну перевести разговор на ее личные дела.
— Только слепой этого не видит, — безапелляционно ответил он. — Вы же неотделимы от вашего отца. Да и чего еще можно желать? Небольшое, но процветающее графство, благодарные подданные, не затягивающие с уплатой налогов, замок со всеми необходимыми постройками, окруженный прочной стеной, за исключением разве что вон того павильона, — лениво подняв руку, он указал на здание, которое все более интересовало его. — Странное сооружение. Никак не возьму в толк, для чего его там построили?
Мадонна Фульвия не замедлила с ответом.
— Туда сносили заболевших чумой.
Мессер Панталеоне, заерзав на скамье, повернулся к ней. В глазах его мелькнул страх.
— Чумой? — переспросил он.
Мадонна Фульвия продолжила:
— Когда мои отец был еще мальчиком, во Флоренции началась эпидемия, и болезнь занесли в предместье. Люди умирали, как осенью — мухи. Чтобы хоть как-то отделить больных от здоровых, мой дед приказал построить этот павильон и несколько других, которые потом сломали, и обнести их стеной. За больными ухаживал святой монах, фра Кристоферо, которого охранял от чумы сам Господь Бог.
Лицо мессера Панталеоне перекосила гримаса отвращения.
— Вы сохраняете этот павильон, как памятник, возведенный в честь той эпидемии?
— Нет, конечно, Я же говорю, остальные здания снесли. Оставили только это.
— Но почему?
— Польза от него есть.
Брови Панталеоне поползли вверх, выражая удивление.
— Уж не хотите ли вы сказать мне, что там кто-то живет?
— Нет, нет.
Как быстро она ответила, сказал себе Панталеоне. И голос у нее дрогнул, и глаза она отвела.
— Нет, нет, — повторила мадонна Фульвия. — Конечно же, никто там не живет.
Панталеоне вновь взглянул на павильон. Разумеется, она лгала, тут сомнений у него не было. Но не мешало бы убедиться в этом наверняка. А потому он подобрал ноги и резко вскочил, вытянув руку в сторону павильона.
— Что такое? — тут же спросила Фульвия.
— Вы, несомненно, ошиблись. Там живут. Мне показалось, что я видел какое-то движение под деревьями.
А между забором и павильоном росло несколько раскидистых олив.
— О, нет, это невозможно! Вы ошиблись! — голос ее вибрировал от волнения.
Панталеоне получил ответ на невысказанный вопрос, а потому поспешил успокоить ее.
— Вы правы. Я понял, в чем дело. Меня обманула тень старой оливы, — он повернулся к мадонне Фульвии, его пухлые губы разошлись в улыбке. — Я уж подумал, что увидел призрак фра… как вы его называли?
— О, фра Кристоферо? — мадонна Фульвия облегченно улыбнулась. И встала. — Пойдемте, мессер Панталеоне. Вам нельзя столько сидеть на ветру.
— Наверное, вы правы, — он покорно поднялся.
И действительно, более задерживаться на террасе нужды не было. Он узнал все, что хотел. А поспешность, с которой монна Фульвия уводила его в дом, являлась еще одним свидетельством того, что искомое убежище Маттео найдено. Она торопилась уйти с террасы, чтобы он и вправду не увидел, как кто-то из слуг, а может, и сам Маттео, выходит из павильона.
Глава 4
Дурак никогда не сомневается в своих суждениях, не ставит под сомнение увиденное. К решению он приходит спонтанно, а приняв его, воплощает в жизнь несмотря ни на что. Потому-то он и дурак. Человек же с умом движется к поставленной цели медленнее, осмотрительно, каждым шагом проверяя землю перед собой, не доверяя своим чувствам, полагаясь лишь на абсолютно достоверные факты. Даже придя к какому-то выводу, он не торопится с его реализацией на практике.
Таким был и наш Панталеоне. Он нанизывал одно звено на другое, пока не получил цепочку косвенных доказательств, свидетельствующих о том, что, во-первых, Маттео, несомненно, укрывается в Пьевано, а во-вторых, тут полной уверенности еще не было, прячется в павильоне за каменным забором.
Какой-нибудь торопыга тут же призвал бы солдат и штурмом взял павильон. Но Панталеоне к таковым не относился. Ибо прикинул цену ошибки. Несмотря на имеющиеся у него свидетельства, они могли не найти Маттео в павильоне. И тогда он оказался бы в положении игрока, поставившего все деньги на один бросок костей и проигравшего. Из Пьевано его бы выгнали, а Чезаре Борджа встретил бы отнюдь не с распростертыми объятиями: неудачников герцог не терпел.
А потому Панталеоне выжидал, зорко глядя по сторонам и вслушиваясь в каждое слово. Тем более что в Пьевано ему по-прежнему были рады. По утрам он гулял с мадонной в саду, днями дозволял Рафаэлю учить его играть в шахматы или показывал золотоволосому парнишке, как управляться мечом и кинжалом, дабы остаться в живых самому и отправить на тот свет противника. Вечером беседовал с хозяином, вернее, выслушивал монологи старого графа, взгляды которого на жизнь основывались на философии Сенеки и античных мудрецов.
Панталеоне, надо признать, подобные умозаключения ставили в тупик. Привыкший к
радостям бытия, о том свидетельствовали его пухлые губы, он не понимал прелестей аскетизма, хотя где-то его и интересовал тот фундамент, на котором строил свою жизнь хозяин Пьевано, почитавший за главное, как и учил Сенека, личное спокойствие. И хотя Панталеоне придерживался иного мнения, он не спорил и даже поддакивал старику, зная, что нет лучшего способа завоевать доверие собеседника и упрочить свой авторитет в его глазах, чем во всем соглашаться с ним.
Но все его усилия, по существу, пошли прахом.