Главарь варваров продолжил:
—Я вам говорил, идиоты, чтобы вы заткнули свои пасти! Нам незачем привлекать к себе внимание. Чем меньше людей нас заметит, тем лучше для нас
—Да ну тебя, Вульфила! — возразил кто-то из воинов. — Кого ты боишься? Даже если нас и услышат, что может случиться? Я ничего не боюсь! А как вы, ребята?
— Заткнись! — резко приказал Вульфила. — И вы все тоже, хватит на сегодня! Выставьте часовых в две линии, на расстоянии в сто шагов друг от друга. Если хоть кто-то оставит пост, по любой причине, он будет немедленно казнен.
Остальные — сейчас же спать. Завтра мы выйдем еще до рассвета. Следующий привал будет у подножия Апеннин.
Варвары повиновались и, выставив караульных, расстелили на земле одеяла и устроились на ночлег. Амброзин вышел за дверь и сел на скамью, тут же поймав на себе взгляд ближайшего часового.
Наставник не знал этого воина и не желал знакомиться с ним; он просто стал смотреть на небо, на созвездия: Кассиопея уже склонилась к самому горизонту, а Орион сиял высоко над головой, почти в центре небосвода. Амброзин поискал взглядом Полярную звезду. Вон он, маленький ковш… Это заставило его вспомнить о детстве, когда его учитель, друид весьма почтенного возраста, учил маленького Амброзина определять по звездам свое местонахождение и находить дорогу в темноте, хоть на суше, хоть среди морских волн. Он мог предсказать затмение луны и любые изменения погоды на земле, основываясь на вечном движении звезд.
Амброзин снова подумал о Ромуле, и его сердце преисполнилось жалости. Да, он убедил мальчика поесть, а заодно всыпал в его воду немного порошка, чтобы заставить мальчика заснуть. Но как убедить Ромула вернуться к жизни? И если даже удастся это сделать, какое будущее сможет он предложить своему воспитаннику? Сколько дней, месяцев и лет придется им провести в тюрьме, ожидающей их впереди? Вечное заточение? Сколько шагов придется сделать, чтобы измерить отведенное им пространство? Как долго смогут они выносить своих ненавистных тюремщиков?..
Строки стихов, читанных давным-давно, далеко отсюда, всплыли в памяти Амброзина:
Veniet adulescens a mari infero cum spatha
pax et prosperital cum illo
aquila et draco iterum volabunt
Britanniae in terra lata
И тут некий знак из далекого прошлого всплыл перед ним, достиг его сознания в момент неизбывной печали. Что это был за знак? Кто послал его?
Амброзин снова медленно и мягко произнес те же строки, на манер медленного напева. И чуть погодя его сердце словно наполнилось светом, стало легким, как птица, готовая к полету. Он вернулся в старую лачугу, бывшую когда-то придорожным постом с приютом для проезжающих, всегда полным народа. Теперь здесь было холодно пусто. Взяв из очага уголек, Амброзин снова зажег фонарь и оправился во вторую комнату, чтобы лечь рядом с Ромулом. Подняв фонарь, старый наставник всмотрелся в лицо мальчика. Ромул спал, его дыхание было глубоким и ровным Цветущая юность, золотистая кожа… Да, это было прекрасное дитя: тонкие, горделивые черты его лица напоминали лицо Флавии… Флавия Серена. Амброзин вспомнил ее тело, распростертое на холодном мраморе, под сводами императорской базилики. И от всего сердца поклялся, что он создаст достойное будущее для этого мальчика. Любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни. Он будет только счастлив отдать жизнь ради любви к женщине, которую много лет назад впервые увидел у постели умирающего сына, холодной зимней ночью, в лесной глуши в Апеннинах… Амброзин осторожно коснулся щеки мальчика, убавил огонь в фонаре и с долгим вздохом опустился на постель.
Его сердце вдруг охватила непонятная и неведомая ему прежде безмятежность, словно он превратился в лесное озеро в безветренную ночь…
Аврелий перевернулся с боку на бок на соломенном тюфяке, все еще охваченный дремотой; он не мог сказать, то ли он действительно услышал что-то, то ли звук ему просто приснился. Ну, наверное, он все-таки спал; его глаза были закрыты, когда он беззвучно прошептал: «Юба…» Ржание повторилось, на этот раз громче, к нему добавился плеск воды, по которой топали копыта. Аврелий закричал: «Юба!» — и голос коня, раздавшийся в ответ, был самым настоящим, и в нем звучала искренняя радость воссоединения с другом, которого конь считал навсегда потерянным.
— Юба, мальчик мой, мой хороший мальчик, иди сюда, иди ко мне, приятель! — позвал Аврелий.
Его серый конь, покрытый грязью и казавшийся призрачным в утреннем тумане, шагал к нему через водоем, по колено в воде.
Аврелий поднялся и обнял Юбу, переполненный чувствами.
— Как ты меня нашел? Как тебе это удалось? Дай взглянуть на тебя… Грязный какой, и весь в струпьях! Должно быть, ты ужасно голоден, бедняжка, уж так голоден… погоди-ка, я сейчас…
Он пошел к нише, которую Ливия использовала в качестве кладовой, и вернулся с корзиной, полной пшеницы. Юба пылко сунулся мордой в зерно. Аврелий схватил какую-то тряпку, намочил ее в водоеме и начал чистить шкуру коня. Он трудился, пока шерсть Юбы не заблестела.
— У меня нет сейчас скребницы, друг мой, но я ее найду. И все же это уже лучше, чем ничего, правда? Ты согласен?
Закончив мыть коня, Аврелий отступил на шаг и внимательно оглядел Юбу. Конь был великолепен: длинные ноги, стройные бабки, мускулистая грудь, гордо сидящая голова, трепещущие ноздри, изогнутая шея, украшенная изумительной синевато-черной гривой… Аврелий вычистил также седло и подтянул стремена. Когда он увидел, что Юба съел все зерно и напился, он аккуратно оседлал и взнуздал коня, будучи уверен, что конь — это некий знак, присланный ему неведомым предком из другого мира. Взяв свой ремень с мечом, Аврелий перекинул его через плечо, надел свои подбитые гвоздями башмаки, взял Юбу за уздечку и повел через водоем там, где вода стояла пониже.
— Ты ничего не забыл? — послышался за его спиной голос, и эхо, отразившись от сводов, повторило: «Ничего?..»
Аврелий удивленно повернулся — и тут же его охватило смущение и он уставился в землю. Ливия стояла перед ним с гарпуном в руке, одетая в нечто вроде набедренной повязки из дубленой кожи, и две ленты из такой же кожи перекрещивались на ее груди.
Девушка только что вышла из воды, и капли еще стекали по ее мускулистому телу. Ливия бросила на землю перед собой рыболовную сеть, которую держала в другой руке. Сеть была полна крупных кефалей, все еще энергично бившихся, и еще там виднелся здоровенный угорь, свернувшийся, как змея.
Аврелий сказал:
— Мой конь вернулся.
— Я и сама это вижу, — заметила Ливия. — И еще я вижу, что ты собрался куда-то отправиться. Мог бы и дождаться моего возвращения, чтобы сказать «спасибо».
— Я оставил тебе все свои латы, — Аврелий показал в дальний угол большого помещения, где лежали кираса, щит и шлем. — Можешь делать с ними, что хочешь.
Ливия сплюнула на землю.
— Старого железа я могу набрать сколько угодно, если вдруг оно мне понадобится.
— Я все равно вернулся бы рано или поздно, чтобы поблагодарить тебя. И я оставил бы тебе записку, если бы у меня было на чем ее написать. Но я терпеть не могу прощаний перед дорогой. Я даже и не знаю, что говорят в таких случаях…
— Ничего не надо говорить. Просто уходи. Убирайся вместе со всем твоим барахлом и никогда больше не возвращайся. Что может быть легче?
— Ну, не совсем это так… За эти последние дни я… — Аврелий медленно поднял глаза и посмотрел на тело Ливии, словно боясь встречаться с девушкой взглядом. — Обо мне никто и никогда так не заботился, тем более девушка вроде тебя, такая молодая и храбрая… Ты не похожа ни на кого, с кем мне доводилось встречаться в жизни.