Сколько дел навяжу я тебе сегодня, поэт и казнохранитель? – Закарэ расхохотался.
– Три, – быстро сказал Шота.
– Пронеслась стрела мимо цели. Всего только два, да и то, если одно из них дело, то другое – лишь просьба. Но вначале о деле, без него не посмел бы обеспокоить. Брат Иванэ тебя повсюду разыскивал. Не сыскав ни дома, ни в казначействе и зная про нашу дружбу, просил передать вот это.
Закарэ протянул свёрнутый в трубку пергамент. Шота расправил, прочёл: «Я, Тамар, царь и царица апхазов, ранов, кахов и месхов, в царствования нашего седьмой год, месяца июня, двадцать шестого числа, ради достоинства и величия нашего пожелала…»! Далее следовало указание выдать из царской сокровищницы жемчужных зёрен по счёту для украшения конской упряжи свиты, состоявшей из молодых женщин и дев.
Траты царя царей были огромны. Никакие деньги не жалелись для поддержания пышности и великолепия двора.
Пастухи у костров любили рассказывать, что пожелала однажды Солнце Тамар посмотреть, как растут горы. Воля царицы – для всех закон. Только горе не прикажешь: явись. Думали-думали, ничего не придумали. А девушки свиты скинули с ног расшитые золотом туфли-коши, наполнили песком и землёй и пошли одна за другой в кучу ссыпать. Вот и выросла на глазах царицы гора.
Гора под названием Коши в самом деле высилась близ Телави. Правда, появилась она, как и все остальные горы, в изначальные времена. Но правда и то, что юным девам в свите царицы цариц не имелось числа.
Закарэ хлопнул в ладони. Вошёл слуга, подал Шота перо и, дождавшись, когда начальник сокровищницы скрепит пергамент подписью, с поклоном принял упруго свернувшийся свиток.
– Отнесёшь к князю и управителю всем царским хозяйством Иванэ Мхаргрдзели, – сказал Закарэ слуге и обернулся к Шота:
– С первым делом управились без затруднения, дорогой Шота. Что же касается моей просьбы, то, помнишь, ты как-то упомянул о боевом приёме, которому научился в Константинополе. Расскажи, как всё получилось.
– Получилось всё из-за песни, господин мой и друг. Проходил я раз мимо русского подворья, слышу – песню поют. Лад чужой, непривычный. Звуки волнами плещут, зовут в бескрайние дали. Я зашёл, поклонился. «Звуки, – говорю, – как волны или жемчужные зёрна раскатываются. Сделайте милость, скажите, о чём слова повествуют?»
– Кто же расположился на подворье?
– Русские торговые гости. Я по-гречески спросил. Из тех, кто с Византией торгует, многие греческий знают.
– Прости, что перебил пустым вопросом. Продолжай.
– Торговые гости на поклон мой ответили. «Песня, – говорят, – воспевает подвиги славного витязя, Добрыней прозываемого. Бился он важно, ударом с носка владел», – «Что за удар?» – говорю. Гости в ответ рассмеялись: «Затрудняемся на словах объяснить». – «Покажите». – «Обидеть боимся. Ты – грузин, одной с нами веры, схожих обычаев». Долго я упрашивал. Много слов произнёс. Наконец один вызвался.
– Показал?
– Показал.
– И что же?
– Я с пола поднялся. Прошу: «Давай снова попробуем». Второй раз поднялся – снова прошу. И в третий раз мы силой померились без всякой для меня славы. А после четвёртой схватки он на полу возлёг. Торговые гости меня похвалили. «Выходит, недаром персы в старину называли грузин „гурджи“. Гурджи – „сильные“ значит», – сказали они.
– Вот чохи, Шота. Оденемся, как положено, и покажи приём.
Только сейчас Шота разглядел на тахте две борцовские чохи с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он провёл по тёмной полоске коротко стриженной бороды – жест, всегда служивший у него знаком смущения.
– Уволь, господин. Сила и ловкость твои известны. Однако удара с носка ты не знаешь, и я, тростинка перед тобой, могу ненароком тебя уложить.
– Три раза уложишь, на четвёртый – сам на полу полежишь.
Не заставляй долго просить и повторять весь тот разговор, что провёл ты на русском подворье.
Шота поклонился.
Надев чохи и опоясавшись, как настоящие борцы, они встали друг против друга: ноги расставлены, согнутые в локтях руки выдвинуты вперёд. Закарэ был выше и шире в плечах, но он знал, что противник его стремителен и лёгок в прыжке, словно барс. Шота бросился первым. Он тут же встретил подножку, успел перепрыгнуть, но Закарэ поймал запястье вытянутой вперёд руки, повернулся спиной и резко склонился. Шота отлетел к стене, упал, вскочил, снова бросился с вытянутыми руками. Закарэ сжал его руки выше локтей. Шота быстро сел, опрокинулся на спину, поднял ноги. К стене отлетел Закарэ. Быстрые и сильные движения следовали без перерыва, слитным потоком, как лавина камней. Отработанные броски и захваты, подножки, зацепы, подбивки ногой, Шота изловчился, правой рукой схватил противника за руку, рванул вниз на себя. Одновременно левой рукой, поймав ворот чохи, с силой толкнул в плечо. Чтобы не потерять равновесия, Закарэ должен был сделать быстрый короткий шаг. И в тот самый момент, когда нога на мгновение оторвалась от пола, резкий удар носком по голени опрокинул его на ковёр. Шота навалился сверху, прижал к полу лопатки противника и в смущении отскочил.
– Прости. Не моя победа – отменен приём.
– Ловкая подсечка, обязательно перейму. – Закарэ поднялся, снял чоху. – Со времён Давида Строителя наши школяры поют: «Приобретают в Византии познания все, кто Икалто закончили ранее», но познания, что ты приобрёл, отличны от прочих. Уж не этим ли приёмом расправился ты с грабителями?
«Вот оно третье дело, подумал Шота. – Как разузнал?»
– Нет, мой господин. Там я орудовал плетью.
– В одиночку против семерых?
Шота промолчал, потом медленно проговорил:
– Я поступил бы против чести, если бы присвоил победу себе. Против семерых нас было двое, и большая часть победы пришлась на долю второго. Он дрался, как дэв. И если бы не его помощь, я вряд ли бы вышел из схватки живым.
– Кто он и как оказался на берегу Мтквари?
– Кто мой спаситель, как его имя и что он делал на берегу Мтквари, – ничего этого я не знаю. А если бы знал, то всё равно без его воли и ведома не открыл бы никому, даже тебе, мой друг и господин.
Пришло время помедлить Закарэ.
– Ты ответил, как благородный рыцарь, Шота, – сказал он после продолжительного молчания. – Но знай, мой вопрос задан не из любопытства, а ради нужд государственных.
– Мне нечего добавить к тому, что я сказал.
– Что ж, Шота, сегодня ты выиграл сразу две схватки.
Глава VI
НАРИКАЛА НОЧЬЮ
Чернила с пером и бумагу, подобно странствующему поэту, чей дом – дорога, Шота постоянно носил при себе. Судьбы его героев раскрывались подчас неожиданно. Картины внезапно возникали перед глазами и требовали настойчиво: запомни, запиши. Тогда Шота покидал застолье, бежал от дружеской беседы или спешил до срока закончить дела. Он писал там, где накрывала его прозрачной волной звонкая музыка стиха. Все прочие звуки отступали. На смену являлся ритм, напряжённый, размеренный, как удары морского прибоя.
Шота видел прекрасную Тинатин, красотою схожую с утренним светом. Царевна печалилась и тосковала. Верность её сердца, отданного Автандилу, была нерушимее клятвы. Он видел другую царевну, любимую Тариэлом, её звали Нестан-Дареджан. Ясная, как солнце, затмившее месяц и звёзды, она превращалась в час гнева в яростную тигрицу. В знак своей лютой тоски по возлюбленной Тариэл носил на плечах тигровую шкуру. Отважные витязи, Автандил и Фридон, готовы были жертвовать жизнью и счастьем, чтобы помочь Тариэлу отыскать похищенную Нестан.
Если друг возлюбит друга, то, не мысля о покое,
Он готов во имя дружбы бремя вынести любое.