Забитые в дощечки гвозди проходили насквозь через суставы. Из распухших пальцев сочилась темная кровь.
– Что это? – испуганно спросила Лела.
– Колодки, – ответила женщина.
Вторая женщина, повидимому мать первой, тоже зашевелилась.
– Посмотри!
Она показала Леле свои руки: почерневшие суставы, обнаженное до костей гниющее мясо.
– С меня только вчера сняли колодки! – сказала женщина.
– За что их надели на тебя? – спросила Лела.
– За то, что мы ткали шерсть. Мы родом из Бихара, а у нас в селениях ткут такую тонкую шерсть, какую не умеют ткать саибы.
– Саибы не позволяют нам ткать шерсть на наших станках, – сказала вторая ткачиха. – Нас будут судить. Если судья добрый, – велит отрубить пальцы на одной руке. А если злой, – отрубит на обеих. Судья ведь тоже саиб.
Ужас охватил Лелу, она не знала, что сказать.
Тут раздались голоса. Вошли двое людей. Женщины замолчали.
Один из вошедших, рослый афганец в зеленой чалме, в больших серьгах, оглядел двор. Все притихли.
– Вот этого! – указал ему низенький саиб в белом пробковом шлеме, с недобрым бритым лицом. Он указал на скорчившегося у стены пожилого индуса в белом поварском колпаке, в полосатой тряпке вокруг бедер.
Это был баберчи – повар.
Афганец вытащил индуса на середину двора.
Повар побелел и затрясся.
– Бедный Рунбар! – сказала старшая ткачиха.
Два тюремщика подошли на помощь к афганцу. Все трое потащили индуса куда-то за глиняную ограду, в угол двора.
Маленький саиб бегал и распоряжался.
– Кирпичи! – приказывал маленький саиб.
Один из тюремщиков пробежал по двору с раскаленными кирпичами.
– О-о!.. – Ужасный вой понесся из-за ограды.
– Я посажу тебе мехтара, нечистого, на живот! – резким голосом кричал маленький саиб.
По двору, подталкивая, провели мальчишку в коричневой повязке, с короткой метелкой за поясом. Это был мехтар, метельщик улиц.
– Ай-ай!.. Какое бесчестие! – закричали женщины. – Метельщик улиц коснется его тела!.. Бедный повар, он потеряет свою касту…
– Где пояс Гордон-саиба? – кричал за оградой маленький саиб.
Повар только стонал в ответ.
– У его хозяина, Гордон-саиба, пропал шелковый пояс, – объяснила младшая ткачиха. – Второй день мучают бедного Рунбара, хотят дознаться, не он ли взял пояс.
– Мешки! – приказал саиб афганцу.
Афганец пронес по двору два длинных мешка, скрепленных вместе и похожих на гигантские кожаные шаровары. Что-то живое билось в мешках, ворочалось и визжало.
– Крысы! – расширив глаза, сказала Леле младшая ткачиха.
– О-о!.. О-о!.. – Снова ужасный вой послышался за оградой. Мешки, набитые голодными крысами, натянули старику на ноги.
– Отпустите! – вопил повар.
– Где пояс Гордон-саиба?..
– Не знаю, клянусь, не знаю!.. – хрипел индус.
Мешки ходили, как живые. Крысы, с визгом облепив ноги бедного повара, терзали его тело.
Скоро стоны за оградой затихли. Повара протащили за ноги через весь двор. Он потерял сознание.
Маленький саиб обошел заключенных. Люди стояли под солнцем долгие часы без пищи. У одного руки были скручены веревкой за спиной и к рукам подвешена тяжелая гиря. У другого веревка стягивала всё тело, крепко прихватывая левую ногу. Он стоял на правой ноте, согнувшись, с кладью кирпичей на пояснице. На обнаженной спине у него запеклись раны от солнечных ожогов. Третий, самый крайний, висел, привязанный за руки к поперечному брусу. Свесив голову набок, он часто-часто дышал и изредка дергался, словно в судороге.
– Третий день им не дают воды, – сказала старшая ткачиха. – Это крестьяне, не заплатившие налога.
Маленький саиб обошел всех. Он велел посыпать солью спины самым упорным и ушел.
«Скоро придут и за мной», – думала Лела. Она ждала до вечера. Но солнце зашло, и никто о ней не вспомнил.
– Сиди тихо, девушка! – сказала ей ткачиха. Может быть, маленький саиб не так скоро вспомнит о тебе.
Лела быстро изучила свою тюрьму. Скоро она знала все ее закоулки, места пыток, подвалы и глубокую нишу за решеткой, в толстой стене, где лежали больные.
Один заключенный с первых дней привлек ее внимание. Он сидел в углу двора один, отделенный от всех невысокой глиняной оградой; сидел на корточках, равномерно покачиваясь взад и вперед, и тихо тянул одну и ту же ноту, не то мычал, не то пел без слов, точно немой. На лбу у него, из-под белой тряпки, которой была повязана голова, виднелись три поперечные черные стрелы.
«Неприкасаемый!» – поняла Лела.
Никто не подходил к заключенному. Метельщики улиц – мехтары низкой касты, – кожевники-чамары, пахнущие кожей убитых животных и потому тоже нечистые, даже люди касты «пасси» – чистильщики выгребных ям, – и те не смели коснуться его. Он был пария – человек самой низшей из всех каст Индии. Он не имел права напиться воды из общего арыка. Сторожа далеко обходили его, чтобы невзначай не коснуться краем одежды. Коснувшись парии, человек тотчас становился таким же парией. Хлеб ему кидали издали.
Даже дыхание парии считалось нечистым.
Пария казался немым. Он сидел молча, равномерно качаясь взад и вперед.
Лела внимательно присматривалась к немому. Что-то в его лице показалось ей знакомо. Где она видела этого человека? Слегка тронутые оспой худые щеки и взгляд серых глаз, быстрый взгляд, которым заключенный как-то раз неожиданно зорко обвел тюремный двор!..
Глядел ли он на нее? Нет, не глядел. И всё же Лела чувствовала, что он всё видит и всё замечает.
Девочка плохо спала по ночам: всё увиденное за день терзало ее воображение ночью. Как-то раз, устав лежать без сна на холодных каменных плитах, Лела встала и пошла вдоль стены. Она явственно услышала голоса за глиняной оградой неприкасаемого. Лела тихонько заглянула за ограду.
Человек пятнадцать сидели вокруг парии, тесно сгрудившись на небольшом пространстве. Все слушали неприкасаемого.
– Ворон принес мне вести с воли, – глухо говорил пария, и Лела вздрогнула, услышав его голос. – … Узники, будьте готовы… Скоро раскроются тюрьмы!
Этот чуть хриплый, точно слегка простуженный голос! Лела прикрыла глаза, воспоминание ослепило ее… Высокие черные ели, колокол на перекладине, хижина в горах и молодой путник, принесший ее матери вести из Барракпура.
«Чандра-Синг!» – едва не вскрикнула Лела.
– Власти саибов приходит конец… Коршуны кричат о том в небе, вороны каркают на кладбищах. Вся Индия поднимается, чтобы навсегда прогнать демона-притеснителя со своих полей.
– Слушайте, слушайте! – Все сдвинулись тесным кругом, люди боялись шелохнуться, боялись проронить слово.
– Мечи махраттов уже поднялись. Поднимаются копья раджпутов, полумесяц мусульман!.. За рекою Сатледж раскрываются тюрьмы… Двадцать тысяч заключенных по единому слову возьмутся за оружие. Ждите знака, узники!.. Теперь уже скоро!..
– Скоро, скоро! – нестройные голоса подхватили слова Чандра-Синга.
– Скоро мы погоним злого демона из наших городов и деревень!..
Лела не слушала больше. Она тихонько ушла к себе. Утром снова подошла к глиняной ограде парии. Чандра-Синг качался взад и вперед, сидя на скрещенных ногах, глаза его были полузакрыты.
– Чандра-Синг! – тихонько позвала Лела.
Неприкасаемый вздрогнул, но век не поднял…
– Чандра-Синг, ты помнишь Батму-Севани? – спросила Лела.
Неприкасаемый открыл глаза.
– Я ее дочь, – сказала Лела.
– Где Батма? – быстро спросил Чандра-Синг.
– Умерла. Я пришла сюда издалека, Большим Колесным Путем. Я ищу отца.
– Твой отец уже ушел отсюда.
– Где он? – спросила Лела.
– До Дели далек путь, – загадочно ответил ей Чандра старой пословицей индусов.