— Сколько у вас детей? — продолжал он.
— Шестеро, — ответила миссис Герхардт.
— Семья не маленькая, что и говорить. Вы, без сомнения, выполнили свой долг перед страной.
— Да, сэр, — ответила миссис Герхардт, тронутая его вниманием.
— Так вы говорите, это ваша старшая дочь?
— Да, сэр.
— А чем занимается ваш муж?
— Он стеклодув. Но только он сейчас хворает.
Они беседовали, а Дженни слушала, и большие голубые глаза ее глядели удивленно и пытливо. Всякий раз, как сенатор смотрел на нее, он встречал такой простодушный, невинный взгляд, такую чудесную улыбку, что ему трудно было отвести глаза.
— Да, — сказал он сочувственно, — все это очень печально. У меня тут набралось немного белья, вы его выстирайте, пожалуйста. А на той неделе, вероятно, будет еще.
Он сложил белье в небольшой, красиво вышитый синий мешок.
— В какой день вам его принести? — спросила миссис Герхардт.
— Все равно, — рассеянно ответил сенатор. — В любой день на той неделе.
Она скромно поблагодарила его и собралась уходить.
— Вот что, — сказал он, пройдя вперед и открывая перед ними дверь. — Принесите в понедельник.
— Хорошо, сэр, — сказала миссис Герхардт. — Спасибо вам.
Они ушли, а сенатор вновь принялся за чтение, но почему-то им овладела странная рассеянность.
— Печально, — сказал он, закрывая книгу. — В этих людях есть что-то очень трогательное.
Образ Дженни, полной изумления и восторга, витал в комнате.
А миссис Герхардт с дочерью снова шли по мрачным и темным улицам. Неожиданная удача необычайно подбодрила их.
— Какая у него прекрасная комната, правда? — прошептала Дженни.
— Да, — ответила мать. — Он замечательный человек.
— Он сенатор, да? — продолжала дочь.
— Да.
— Наверное, приятно быть знаменитым, — тихо сказала девушка.
Духовный облик Дженни — как его описать? Эта бедная девушка, которую нужда заставила помогать матери, стиравшей на сенатора, брать у него грязное белье и относить чистое, обладала чудесным мягким характером, всю прелесть которого не выразишь словами. Бывают такие редкие, особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая. Открывая глаза, они видят вокруг совершенный мир, который им так по душе: деревья, цветы, море звуков и море красок. Это — их драгоценнейшее наследство, их лучшее богатство. И если бы никто не остановил их словами: «Это мое», — они, сияя счастьем, могли бы без конца странствовать, по земле с песнью, которую когда-нибудь услышит весь мир. Это песнь доброты.
Но, втиснутые в клетку реального мира, такие люди почти всегда ему чужды. Мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста, мечтателя. Если мечтатель заглядится на пролетающие облака, его упрекнут в праздности. Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие тем временем спешат завладеть его имуществом. Если весь так называемый неодушевленный мир захватит его, призывая столь нежными и чарующими голосами, что, кажется, они не могут не быть живыми и разумными, — мечтатель гибнет во власти стихии. Действительный мир всегда тянется к таким людям своими жадными лапами и завладевает ими. Именно таких жизнь превращает в покорных рабов.
Именно таких жизнь превращает в покорных рабов.
Такой была и Дженни в этом прозаическом мире. С детства каждый ее шаг был подсказан добротой и нежностью. Когда Себастьян падал и ушибался, это она, преодолевая тревогу и страх за брата, помогала ему встать и приводила к матери. Когда Джордж жаловался, что он голоден, она отдавала ему свой кусок хлеба. Долгими часами она баюкала младших братьев и сестер, ласково напевая и в то же время грезя о чем-то. Едва научившись ходить, она стала верной помощницей матери. Она мыла, чистила, стряпала, бегала в лавку и нянчила малышей. Никто никогда не слыхал от нее ни слова жалобы, хотя она нередко задумывалась над своей горькой долей. Она знала, что многим девочкам живется гораздо привольнее и радостнее, но и не думала им завидовать; ей случалось в тайне грустить, и все же она пела свои песенки. В ясные дни, когда она смотрела из окна кухни на улицу, ее тянуло на простор, в зеленые луга. Красота природы, ее линии и краски, свет и тени волновали девочку, как прекрасная музыка. Бывало, она уводила Джорджа и других детей в заросли орешника, в уютный, тенистый уголок, где струился говорливый ручей, а вдали широко раскинулись поля. Она не умела, как делают поэты, выразить словами то, что чувствовала, но душа ее живо откликалась на всю эту красоту и радовалась каждому звуку, каждому дуновению.
Когда издалека доносилось негромкое, нежное воркованье лесных горлинок — этих духов лета, — она наклоняла голову и прислушивалась, и полные нежности звуки, словно серебряные капли, падали ей прямо в сердце.
Когда солнце пригревало жарче и сквозные тени и золотые узоры ложились на траву, Дженни не могла налюбоваться ими, ее тянуло туда, где лучи сверкали всего ярче, и, как завороженная, она уходила все дальше в мирную чащу леса.
Она чувствовала всю прелесть красок. Чудесное сияние, что разливается по небу в час заката, несказанно радовало и восхищало ее.
— Хорошо бы уплыть с этими облаками, — совсем по-детски сказала она однажды.
Она нашла качели, которые сама природа сплела из лозы дикого винограда, и теперь качалась на них с Мартой и Джорджем.
— Да, если бы была такая лодка, — сказал Джордж.
Запрокинув голову, Дженни смотрела на далекое облако — алый остров в море серебра.
— Вот бы людям жить на таком острове, — сказала она.
Мысленно она была уже там и легко пробегала по воздушным тропам.
— Смотри, пчела, — объявил Джордж, показывая на летящего мимо шмеля.
— Да, — мечтательно отозвалась Дженни, — она спешит к себе домой.
— А разве у всех есть дом? — спросила Марта.
— Почти у всех, — ответила Дженни.
— И у птиц? — спросил Джордж.
— Да, — сказала Дженни, всем существом чувствуя поэзию этой мысли, — и у птиц есть дом.
— И у пчел? — настаивала Марта.
— Да, и у пчел.
— И у собак? — спросил Джордж, увидев невдалеке на дороге одиноко бредущего пса.
— Ну, конечно, — сказала Дженни. — Разве ты не знаешь, что у собак есть дом?
— А у комаров? — приставал мальчик, заметив комариный хоровод, вьющийся в прозрачных сумерках.
— Да, — сказала она, сама наполовину веря этому. — Слушайте!
— Ого — недоверчиво воскликнул Джордж. — Вот бы поглядеть, какие у них дома.
— Слушайте! — настойчиво повторила Дженни и подняла руку, призывая к молчанию.
Был тот тихий час, когда вечерний звон, как благословение, раздается над гаснущим днем. Смягченные расстоянием звуки тихо плыли в вечернем воздухе, и сама природа словно затихла, прислушиваясь вместе с Дженни.