Высоко держа винтовки, они щелкали затворами, загоняли патроны в магазины, оттягивали тугие предохранители.
- Связные здесь? - послышался голос Полевого.
- Здесь, товарищ секретарь, - откликнулись сразу несколько человек.
- Будите начсостав и сотрудников! Живее! - приказал Полевой.
По двору в разные стороны побежали связные. Один из них, шумом раздвинув ветки сирени, помчался напрямик по бурьяну к нашему флигелю.
- Где печатник Манджура живет? - запыхавшись, спросил он.
Связной был низенький комсомолец, тот, что председательствовал на собрании и попросил меня из зала.
- Сюда! - крикнул я коротко и первый побежал в коридор.
Связной чиркнул спичкой. При ее зыбком свете я показал ему дверь, ведущую к родным, и он сразу же заколотил в нее кулаком.
- Кто там? - глухо отозвался отец.
- Тревога! Быстрей! - крикнул связной.
Пока отец одевался, я стоял на крыльце.
Под белой стеной главного здания уже выстраивались курсанты. Они были хорошо видны мне отсюда, сверху, лишь правый фланг слегка заслоняли кусты сирени.
- Я с тобой, тато, можно? - шепнул я отцу, как только он показался на пороге.
- Куда со мной? Еще чего не хватало? Марш спать! - не глядя на меня, сердито крикнул отец и осторожно сбежал по ступенькам во двор.
Послышался тихий, приглушенный голос Полевого:
- Смирно! Первый взвод, за мной шагом марш!
Курсанты двинулись строем по четыре вдоль здания. Впереди без винтовки шагал Полевой. Отец пристроился на ходу, и я сразу же потерял его из виду.
Без песен, без громкой команды, поблескивая штыками винтовок, отчеканивая шаг, колонна курсантов-чоновцев вышла из ворот на улицу, и часовой сразу же закрыл за нею высокие железные ворота.
Мне стало очень одиноко здесь, на крыльце. К тетке идти не хотелось. Я знал, что теперь на все это большое здание, на весь огромный, занимающий целый квартал двор совпартшколы осталось всего несколько человек беспартийных сотрудников да жен начсостава с детьми. В городе было тихо, но тишина эта была обманчивой. Я знал, что сейчас со всех улочек города и даже с далекой станции спешат по тревоге на Кишиневскую, к штабу ЧОНа, группами и поодиночке коммунары-чоновцы.
Пересекая освещенный луной пустой двор совпартшколы, я направился к воротам.
- Стой! Кто идет? - громко закричал часовой.
Голос его показался мне знакомым.
- Свои, - ответил я тихо.
- Кто такие свои?
- Я живу здесь.
- Фамилия?
- Манджура.
- Ну проходи...
Часовой ждал меня в тени высокого вяза, и мне сперва было трудно разглядеть его в темноте; когда он вышел из-под дерева на свет, я узнал Марущака.
- Старый знакомый! - протянул Марущак, улыбаясь, и взял винтовку за ремень. - Почему не спишь?
- Хорошее дело! А тревога?
- Какая тревога?
- Да, какая? Вы будто не знаете?
- Первый раз слышу!
Я понимал, что Марущак меня разыгрывает, но все же спросил:
- А куда курсанты пошли?
- Кто их знает - может, в баню!
- Ночью в баню? Вы что думаете, я - дурной?
Марущак засмеялся и сказал:
- Вижу, что не дурной, а вот любопытный - это да.
Я не нашелся что ответить и затоптался на месте. Марущак предложил:
- Давай посидим, раз такое дело.
Мы сели на скамеечке около турника. Я незаметно поправил в кармане револьвер и спросил Марущака:
- Часовому разве можно сидеть?
- В армии нельзя, здесь разрешается, - ответил Марущак, шаря в кармане. Он вытащил кисет и, свернув папироску, чиркнул спичкой.
- Папаша тоже ушел по тревоге?
- Ага!
Марущак с досадой, попыхивая папироской, сказал:
- Вот черти, а меня не взяли. Надо же - второй раз тревога, а я в наряде.
- А то не Петлюра случайно перешел границу?
- Петлюра? Навряд ли. Вот только разве кто-нибудь из его субчиков. Нажимают на них Англия, Америка да Пилсудский, чтобы те деньги отрабатывали, которыми ихняя буржуазия подкармливает всю эту националистическую погань. Вот и лезут сюда, к нам.
Далеко за Должецким лесом прокатился выстрел. Немного погодя - другой.
- Пуляют, бандитские шкуры! - сказал Марущак.
- Когда же тех бандитов половят?
- А с кем их ловить будешь? Войска-то настоящего нет. Пограничники, те на границе, а тут чоновцы да милиция. С Польшей, как мир подписывали, уговор был: войска регулярного вблизи границы не держать.
Марущак затянулся последний раз и очень ловко выплюнул окурок. Описав дугу, окурок упал далеко в траву, погорел там немного маленькой красной точечкой, похожей на светлячка, и погас.
Луна светила ясно. Она стояла сейчас как раз над тюрьмой. Очень громко пели соловьи в саду совпартшколы. "Наверное, чоновцы уже где-нибудь за городом", - подумал я и в эту минуту услышал позади чуть слышный колокольный звон. Сперва я решил, что мне почудилось, и глянул на Марущака. Но он тоже услышал, повернулся и смотрел сейчас на открытые окна главного здания, откуда несся к нам этот неожиданный звук.
"Бам, бам, бам!" - точно на кафедральном костеле, ровно отбивал удары колокол.
- Что за черт! Чего он балуется? - сказал Марущак и вскочил.
- Кто балуется?
- Погоди.
Кто-то быстро прошел по коридору, спустился по каменной лестнице, хлопнула внизу дверь, и я увидел, как выскочил из нее человек. Он оглянулся, перемахнул через проволочную ограду палисадника и побежал к нам.
Это был не знакомый мне пожилой курсант, слегка сутулый, в большой надвинутой до ушей буденовке.
- Ты чуеш, Панас? - тихо спросил он Марущака.
- Чую-то чую, - ответил Марущак, - но я думал сперва - может, это ты?
- Да, я... - обиделся курсант. - Только мне еще не хватало по ночам в колокол звонить...
- Наган с тобой? - строго спросил Марущак.
- Ага! - ответил дневальный, хлопая себя по кобуре.
- Покарауль тогда у ворот, а я схожу гляну, - продолжал Марущак и, посмотрев на меня, спросил: - Не хочешь за компанию?
- А чего ж!
- Ну смотри, - сказал Марущак, - проверим, какой ты герой.
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
С какой бы стороны ни поглядел на него, окруженный с улицы зеленым двором, а позади - огромным садом, высокий, в три этажа, дом совпартшколы кажется очень большим, очень вместительным. Далеко-далеко вглубь уходят слабо освещенные узенькими монастырскими окнами длинные и сырые комнаты-кельи.
Однако стоило человеку попасть внутрь совпартшколы, он сразу же убеждался, что дом этот выглядит с улицы очень вместительным и большим потому, что внутри разбит небольшой фруктовый сад. Он отделен от главного сада высокой стеной учебного корпуса. В этом круглом саду растут одни груши, очень старые и дуплистые.
Когда я впервые увидел этот грушевый сад, очень уж странным показалось мне, что в него нет входа; в одном простенке, между окнами столовой, виднелся след давно замурованной двери. В сад можно было попасть не иначе, как через окна из коридоров первого этажа. Должно быть, и садовник Корыбко залезает сюда так, когда нужно ему весной обмазывать известкой стволы деревьев, а осенью собирать спелые плоды.
Длинные, очень длинные тут, в совпартшколе, коридоры. Все они, кроме самого верхнего, в третьем этаже, соединяются. Можно легко обойти по коридору все это старинное здание с темными крутыми лестницами, полукруглыми окнами, скрипучими полами, затхлым монастырским запахом. Коридоры во всех этажах низкие, сводчатые, их окна с наклонными, как в бойницах, подоконниками выходят только в грушевый сад. Кое-где из капитальных стен выступают, загораживая наполовину проход, побеленные известкой квадратные печи с тяжелыми чугунными дверцами на винтах, с узенькими поддувалами.
Курсантская кухня в этом здании соединена с остальными помещениями длинным коридором, который проходит через все подвалы.