А знаешь, сколько купец Пастухов платит Шереметеву оброку-то?
- Да, поди, тысяч с полсотни в год?
- Десять рублей всего! - закричал целовальник, и его большой кадык задвигался вверх-вниз по хрящеватому горлу. - Вровень со мной платит... Не берёт больше граф! Понял ты это?
Вскоре ударил сигнальный колокол.
- Шабаш, шабаш! - раздавались всюду близкие и далёкие выкрики.
К целовальнику подбежали два подростка.
- Что, пострелята, запозднились? - строго сказал целовальник. Надевай скорей фартуки! - и, обратясь к Прову Лукичу, проговорил: - Это наследники мои, отцу помогать прибежали.
Толпы рабочих быстро расходились по домам. А человек с полсотни, перескакивая через котлованы, канавы, штабеля, мчались, как бешеные кони, к чану, чтобы занять поскорей очередь. Несколько позже набежали рабочие с чужих соседних строек.
- Налетай, налетай! - оживился целовальник, улыбаясь одним глазом. Не все вдруг, по одному да почаще, по одному да почаще!
Прибежал и печник Ванька Пронин.
- Пров Лукич! Шагай скореича, - кричал он земляку. - Угощай, отец!.. Магарыч с тебя.
Лукич примостился с ним в очередь. Все, глотая слюну и держа в руках кто головку лука, кто кусок хлеба с селёдкой, начали чинно продвигаться к чудодейственному чану.
Длинный конопатый дядя принялся упрашивать хозяина отпустить ему два глоточка в долг. Целовальник замахал на него руками:
- Проваливай, проваливай!.. Ведь ты же заработок получил.
- Получил, да не пришлось мне ни хрена! Старик у меня умер, в деревню довелось послать денег-то. Да вот помянуть родителя-то, царство ему небесное, желательно.
- Сымай рубаху, - скомандовал конопатому хозяин. - Шевелись, копайся, в руки не давайся.
- Как же я голый по городу пойду? Без рубахи-то?
- Разувайся... Только сапожнишки твои гроша медного не стоят.
Влас стал, ругаясь, разуваться. Целовальник приказал сынишке перевязать сапоги лычком и повесить на вбитый в чан гвоздик.
Влас, не торгуясь и не спросив, какую цену целовальник кладёт на сапоги, вместо двух глотков выпил с горя четыре трёхкопеечных ковшичка, по три хороших глотка каждый. Затем, шатаясь, отошёл в сторонку, опустился на колени, стал усердно креститься на Петропавловский крепостной собор, бить земные поклоны и, пофыркивая носом, приговаривать:
- Упокой, господи, душеньку родителя моего Панфила... Эх, батька, батька...
А целовальник деловито кричал ему:
- Эй, богомолец! Рыжий! За сапожнишки твои тридцать копеек кладу, пропил ты двенадцать.
Влас только рукой махнул, а люди зашумели:
- Уж больно обижаешь ты народ, Исай Кузьмич... Худо-бедно - рублёвку стоят сапоги-то. Они, почитай, новые.
Подошёл лохматый мужичок-карапузик в рваной однорядке с длинными, не по росту, рукавами и в обмызганном, нескладном, как воронье гнездо, картузишке. Весь облик его - жалкий, приниженный, виноватый. Он поднял на долговязого целовальника своё измождённое, с козьей бородкой и редкими усиками лицо, подморгнул и прошептал стыдливо:
- Пять чепурушек трёхкопеечных, Исай Кузьмич... На, получи! - И он сунул ему горстку медяков.
Целовальник особым, среднего размера, ковшиком поддел порцию пойла и подал карапузику. Тот вздохнул, перекрестился и жадно прильнул к ковшу губами. Целовальник крикнул:
- Пей над чаном! Сколько разов вам толковать! А то наземь текёт добро-то.
- Ладно, - просипел мужичок, послушно перегнулся над чаном и с наслаждением, закрыв глаза и причмокивая, принялся тянуть из ковшика. Вино, омывая усики, бородёнку, подбородок, покапывало в чан.
И вдруг, когда уже в ковше засверкало донышко, грязный засаленный картуз сорвался с головы питуха, шлёпнулся в чан, как большая утка в озеро, и утонул.
- Ах ты, сволочь! - зашумел целовальник. - Четыре копейки штрафу с тебя.
Все захохотали. Парень с весёлыми глазами крикнул:
- Пошто он утонул-то? Чугунный, что ли, у тя картуз-то?
- Трубка в нём цыганская, - засипел испугавшийся карапузик, утирая мокрый рот подолом рубахи.
- В кулак ростом трубка-то, глиняная.
Выудив со дна утопленные вещи, целовальник забросил трубку в репей, а набухший вином картузище принялся, ради пущей экономии, выжимать, выкручивать над чаном, как прачка бельё. Выжав почти досуха, целовальник со всей силы хлестнул мужичка картузом по щеке.
К чану неожиданно подошёл с воли всё тот же широкоплечий малый с серьгой в ухе и, как в первый раз, резко отрубил, словно в медную доску булатным молотом ударил:
- Ведро!
В стороне стояли двое беспоясных, подававших прошлое воскресенье священнику "трезвые записки". Они впились взорами в тех, что глотали водку, и то и дело густо сплёвывали, скоргоча зубами; на их напряжённых лицах холодная испарина.
Один, не выдержав, ткнул себя кулаком в грудь пониже бороды, хрипло закричал:
- Зарок, так твою! Заррок!.. - и быстро пошагал прочь. По дороге он сгрёб камнище и, выпучив глаза, швырнул его в пробегавшую собаку.
- Заррок!..
Другой из зарочных, с печалью посмотрев приятелю вслед, остался на месте. Вся душа его, видимо, стремилась к чану, но упрямые ноги будто вросли в грунт; посмеиваясь, люди говорили в его сторону:
- Мученик! А ведь, всё одно, нарушит... Днём раньше, днём позже обязательно обманет бога-то.
Г л а в а II
ИНТИМНЫЕ ВЕЧЕРА В ЭРМИТАЖЕ.
ВОЛШЕБНЫЕ УСТРИЦЫ. БУНТИШКА
1
Целовальник в своём рассказе Прову Лукичу действительно против истины приукрасил очень мало.
Весь город говорил об именитом купце - крепостном крестьянине графа Шереметева; весь город дивился необычайному русскому мужику, пришедшему в столицу с пустой котомкой, в лаптях и сумевшему стать миллионером, дивился и одному из графов Шереметевых, который за свои несметные богатства был прозван Младшим Крезом.
Поводом к этим разговорам был званый обед в великолепном дворце графа Шереметева, что на Фонтанке. Среди высоких вельмож и знатных лиц, приглашённых на обед, присутствовал в качестве почётного гостя и худородный мужичок, подлый раб графа Дмитрий Иваныч Пастухов.
Эрмитаж - что значит: келья, убежище отшельника - был самым любимым во дворце местом Екатерины. Здание Эрмитажа, сооружённое французским зодчим Деламотом в 1765 году, выходило на Неву и было соединено с Зимним дворцом аркой, переброшенной через Зимнюю канавку*. В Эрмитаже помещались театр и картинная галерея, основание которой положил Пётр I. При Екатерине уже насчитывалось более двух тысяч картин знаменитых европейских мастеров. Здесь Екатерина проводила интимные вечера среди близких своих людей, и быть приглашённым на такой вечер считалось большой честью. Гости и хозяйка подчинялись правилам, сочинённым в шутливой форме самой императрицей. Например: "1. Оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги... 3. Быть весёлым, однако и ничего не портить, не ломать и ничего не грызть... 5. Говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих уши и головы не заболели... 9. Кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий всегда мог найти свои ноги для выхода из дверей", и т. д.
_______________
* Эрмитаж перестроен и выведен главным фасадом на Миллионную
(теперь ул. Халтурина) улицу в 1849 году.
За нарушение правил виноватый должен был выпить стакан холодной воды и прочесть страницу "Телемахиды". Регламентом предписывалось также при обращении к Екатерине называть её просто по имени или мадам, так как под сводами Эрмитажа она желала быть лишь радушной хозяйкой.
Придворные спектакли обычно заканчивались рано, и хозяйка немедля переходила с гостями в эрмитажный салон. Тут начинались игры в билетики, отгадки, фанты, жмурки. Игры шли шумно, резво и даже фривольно. Екатерина была первая затейница.
Однажды, отстав от игры в фанты, она села за карты. Вдруг в компании веселящихся наступила тишина.