Именно так я обучал тебя.
— Да, папа. — Она отвела взгляд.
Отец ее был неисправимым оптимистом, но, разумеется, он не был бы так весел, если бы она не скрывала от него правду. Твердо решив не тревожить его, она все время притворялась и напускала на себя храбрый вид. Она не сказала ему, что ее уволили из пансиона.
— Не забывай о Мильтоне, — добавил он. — «Разум сам по себе, и он сам может обратить рай в ад, а ад в рай». Ты смотришь на эти четыре стены и видишь тюремную камеру, а вот я вижу кабинет чародея, — сообщил он и улыбнулся. — Ах, папа! Просто… просто я не знаю, что мне сделать, чтобы вызволить тебя отсюда. Такая большая сумма! Ты мой отец, и я никогда не стану тебя упрекать, но порой я думаю… что лучше бы ты продал эти манускрипты, вместо того чтобы дарить их Бодлиановской библиотеке.
Кустистые белые брови сошлись на переносице.
— Продать? Стыдись, дочь моя! Подумай, что ты говоришь! Это бесценные произведения искусства, которые я спас из рук бессовестных торгашей. Можно ли продать красоту? Можно ли продать истину? Эти книги — достояние всего человечества.
— Но чтобы купить их, ты потратил деньги, предназначенные на квартирную плату, экипаж и питание, папа!
— И поэтому я и должен пострадать за свои убеждения, верно? Я считаю, что нахожусь в прекрасном обществе — рядом со мной святой Павел, Галилей. А ты имеешь все необходимое, не так ли? В пансионе у тебя есть комната, стол и прекрасное общество.
— Ну да, только…
— Так не тревожься же о моем благополучии. В этой жизни нужно сделать свой выбор и платить за это. Я не боюсь, что бы ни сулила мне судьба.
— Да, папа, — пробормотала она, опустив голову. Его лекция, основанная на самообмане, измучила ее, но ей и в голову не пришло попрекнуть его тем, что за его удобную жизнь в «кабинете чародея» заплачено ее тяжелым трудом. Она быстро с ним распрощалась. Ее отцу, без сомнения, не терпелось вернуться к работе над старинным текстом. Она поцеловала его в щеку и пообещала, что зайдет завтра. Он ласково погладил ее по голове, и тюремщик открыл ей дверь.
Спускаясь вслед за ним по лестнице, она собиралась с духом. Сейчас ей предстояло встретиться с надзирателем. Дверь в конце длинного вестибюля была открыта. Она видела, как заключенные не спеша возвращались в свои камеры. Снова пошел дождь. Бел горько вздохнула, вспомнив о своих дырявых башмаках и долгой дороге домой.
Она дотронулась до плеча сторожа:
— Могу я поговорить с надзирателем наедине?
— Ну конечно, барышня. Он будет счастлив повидаться с вами наедине, — ответил сторож с понимающей улыбкой.
Бел нахмурилась, услышав это, но сторож уже открывал дверь конторы. Когда она вошла, надзиратель встал и сурово посмотрел на нее. Сторож вышел и аккуратно закрыл дверь.
— Спасибо, что разрешили мне повидаться с вами, — взволнованно начала она: — Я мисс Гамильтон. Мой отец, мистер Альфред Гамильтон, находится в камере 1-12-Б. Вы не возражаете, если я сяду?
Он кивнул ей четко, по-военному. Она села на стул, стоявший рядом с его столом. Оглядела маленькую, тесную, мрачную контору. Здесь была прикрепленная к стене подставка для ружей, ящик с амуницией, а на стене висел свернутый в кольцо кнут.
— Какое у вас дело? — спросил он отрывисто и нетерпеливо; в его грубом голосе слышался австралийский акцент.
— Видите ли, сэр… дело в том… боюсь, что в этом месяце я не смогу заплатить за камеру отца. Мне… мне очень жаль, и я обещаю, что такого никогда больше не повторится, но если бы вы согласились подождать недели две, я смогла бы позже выплатить все сразу…
Она запнулась, увидев, как посуровело его лицо с обветренной кожей. Судя по его скептическому взгляду, он, наверное, подумал, что она потратила деньги на джин или на что-то столь же недостойное.
— Здесь не ссудная касса, мисс.
— Я знаю, но… неужели ничего нельзя сделать? — Она попыталась улыбнуться ему очаровательной улыбкой. — Я уже устроилась на работу, но моим юным друзьям понадобились зимние башмаки… — Она замолчала и взглянула на него. — Я в отчаянном положении, сэр. Вот и все, что я могу сказать.
— А что, у вас нет родственников-мужчин, чтобы вам помочь? Братьев? Дядьев? Мужа?
— Нет, сэр, я совсем одна.
Его взгляд скользнул вниз.
— Ну что ж, давайте глянем. — Он сел за стол и пролистал конторскую книгу, а потом нашел нужный столбец. — Вроде бы у вас никогда не было задолженности в платежах.
— Я делала все возможное, — сказала она с надеждой.
— М-м-м… — Он бросил на нее взгляд, и в его холодных стеклянных глазах мелькнуло нечто такое, отчего она даже отпрянула назад. — Ну ладно. — Он погладил шрам на щеке. — При таких обстоятельствах, надеюсь, мы сможем достичь соглашения, которое удовлетворит нас обоих. Дайте-ка мне подумать. Джонс! — внезапно рявкнул он, призывая своего помощника. — Вызовите мой экипаж для этой девушки.
— Сэр? — изумленно посмотрела на него Бел.
Когда помощник вышел, надзиратель повернулся к ней.
— Вы каждый день приходите пешком, мисс Гамильтон, я это заметил. На улице льет как из ведра. Мой помощник отвезет вас домой.
— Благодарю вас, сэр, вы очень добры, но в этом нет необходимости…
— Нет, есть. Всего хорошего. — Кивнув ей, надзиратель вернулся к работе.
— Всего хорошего, — растерянно ответила она и встала. Поеживаясь от смущения, Бел пошла к выходу. Ей не хотелось ехать в экипаже этого человека. Это было неприлично. Но с другой стороны, ей также не хотелось обижать его, поскольку он держал в своих руках судьбу ее отца. Стоя под сводчатым входом, она нерешительно закусила губу. Шел дождь, холодный и унылый. Она была весьма практичной девушкой. Что, если она заболеет, добираясь до дому в такую погоду? Она не может позволить себе ни одного дня без работы. И потом, ведь этого человека не будет в экипаже рядом с ней.
Подъехал обшарпанный экипаж, его тянула старая кляча с проваленной спиной. Возница в промокшем цилиндре поманил ее к себе. Поколебавшись мгновение, она пересекла тротуар, села в экипаж и сказала вознице свой адрес. Воплощенная наивность!
Герцог Хоуксклиф, приезжая в Лондон, жил в роскошном городском дворце с видом на Грин-парк. Окруженный каменной стеной, увенчанной чугунными пиками, Найт-Хаус — «Рыцарский дом» — сверкал огнями среди черной сырой апрельской ночи, великолепный, равнодушный, неприступный и холодный.
Длинные тени фонарей обрисовывали элегантную симметрию его безупречного фасада; черные ньюфаундленды и злобные мастифы мягко ступали по ухоженному саду, вынюхивая незваных гостей, хотя вокруг огромного особняка все было спокойно. Полная тишина царила везде, начиная с парадной двери, ведущей в богатый просторный вестибюль с хрустальными люстрами, а оттуда дальше, в отделанные мрамором коридоры.
Слуги, проворные и молчаливые, убирали со стола, за которым их хозяин только что отобедал — как всегда, в полном одиночестве.
Теперь он сидел у великолепного фортепьяно, стоящего в углу просторной библиотеки. Будучи в какой-то мере коллекционером и ценителем музыки, он владел несколькими подобными инструментами. В бальном зале у него стоял рояль работы Клементи, в гостиной — большой «Бродвуд», в музыкальной комнате — «Вальтер» и милый старинный клавесин; но «Граф», король фортепьяно, был его гордостью и радостью. Впрочем, никто этих инструментов не видел: он держал их запертыми в комнатах, куда никогда никого не приглашал.