Фон Гиннерих шумно переступил с ноги на ногу.
- К сожалению! - вдруг крикнул он, побагровев. Анекдот гаремной дамы воодушевил прусского майора.
- Мы остаемся при супах и шерстяных куртках, - решила Фридерика Шведская.
- Не правда ли, моя милая герцогиня Асси, вы возьмете на себя почетное председательство в каком-нибудь из моих благотворительных учреждений? Ведь вы тоже интересуетесь разрешением социального вопроса.
- Ваше высочество, я еще никогда не думала об этом. Возможно, что когда-нибудь мне вздумается.
Со всех сторон посыпались изумленные вопросы.
- Но почему же тогда ваша светлость интересуетесь Павицом?
- Почему вы были у морлаков?
- Уже два раза?
- Потому что я скучала, - объяснила герцогиня. - Тогда я вспомнила о народе. Народ - это самое странное, что я знала в жизни. Всегда, когда я встречалась с ним, он был для меня загадкой. Он приходит в ярость из-за вещей, которые должны были бы быть для него совершенно безразличными, и верит в вещи, которые только помешанный может считать истинными. Если ему бросить кость, как собаке, - а в чем, в сущности разница? - он ее, правда, будет грызть, но не станет вилять хвостом. Ах, это всегда больше всего возбуждало мое любопытство. Поэтому я не верю и в то, что супами и шерстяными куртками все будет улажено...
- В этом, ваша светлость, вы заблуждаетесь, - высокомерно сказала принцесса. - В этом вы решительно заблуждаетесь.
Герцогиня продолжала:
- Император Наполеон очень заботился о своем народе. Париж процветал и становился все жирнее. Я не думаю, чтобы там было много людей без супа и шерстяных курток.
Кто-то простонал:
- Ах, Париж!
- Тем не менее, народ с неистовством бросился в эту излишнюю и неразумную войну. Во время наших путешествий меня поражало многое, но больше всего черная толпа и среди нее, в желтом свете газовых фонарей, бледные, потные лица, кричащие: "В Берлин!"
- Ах, Париж!
- Ваша светлость, вы присутствовали при всем этом до самого конца. Вы, наверное, можете сказать нам: где Аделаида Трубецкая?
- И д'Осмонд?
- И графиня д'Ольней?
- И Зози?
Герцогиня пожала плечами.
- Говорят, что маленькая Зози любит коммунара. Она стоит на улицах на опрокинутых шкапах и омнибусах и заряжает ружья.
- Quelle horreur! После маркиза Шатиньи - коммунар!
Madame Палиоюлаи с горечью сказала:
- События в Париже просто гнусность. Посмотрите, какие перчатки я принуждена носить. Из Парижа я, конечно, их больше не получаю. Мыслимо ли это?
- Но Фридерика успела еще получить шляпу. Послушайте, герцогиня, вы должны посмотреть ее! - взволнованно воскликнул принц Фили. Вдруг все закричали, перебивая друг друга. Дамы торопливо хватали и показывали свои веера, кружева, браслеты. Перкосини в оживленной беседе старался пробудить в герцогине общие воспоминания о праздничных днях. Бесцветное лицо принцессы слегка порозовело. Палиоюлаи и Тинтинович с мужественно сдерживаемой скорбью напоминали друг другу об игорных домах, которые оба знали, и хорошо знакомых обоим альковах известных дам. Слово "Париж" наэлектризовало их уставшие в тяжелом воздухе далекой провинции сердца. Сияние города-светоча доходило и до этого далекого моря, и людям, жившим здесь, он казался сказкой, желанным мифом.
Его имя, произнесенное перед этими людьми Востока, производило на них такое впечатление, какое производят на детей Запада сказки "Тысячи и одной ночи". И едва вернувшись из поездки в Париж, они думали об источниках для покрытия расходов на новую: дамы - об экономии на обедах, на белье, кавалеры - о тотализаторе и карточных столах, монархи - о народе.
Принцесса Фатма с напряжением атлета поставила свою тяжелую ногу на стул и предлагала всем убедиться, что ее мягкий кожаный башмак облегает икру до самого колена.
- Это Париж, - благоговейно говорила она. Чтобы опять попасть на пол, она оперлась всей тяжестью о плечо наследника престола, который стоял, с любопытством нагнувшись над ней. Он задыхаясь вырвался из объятий прекрасной женщины, поднес ко лбу носовой платок и пробормотал неуверенно, искоса бросая взгляд на фон Гиннериха:
- Терпеть не могу женщин.
Еще не совсем придя в себя, он крикнул с насильственной веселостью:
- Что вы скажете, герцогиня, о нашей Фатме? Правда, она прелесть?
Она протянула турчанке руку.
- Из всех мнений, которые здесь были высказаны, ваше понравилось мне больше всего. Оно было искренне.
- Ваша светлость слишком любезны, - с милой детской улыбкой ответила Фатма. Фили зашептал:
- Ну, остальные наговорили чересчур много глупостей. Ваша светлость знаете: если бы я мог... Мне, к сожалению, не позволяют ничего, но с остальными прошу меня не смешивать. Фридерика болтает бог знает что...
Фатма вмешалась.
- Ни слова против вашей жены, ваше высочество. Она моя подруга.
- Потому что у вас обеих такие милые мужья. Вы вечно торчите вместе и рассказываете друг другу как вам хорошо живется.
- Я хотела бы познакомиться с пашой, - сказала герцогиня.
- Я приведу его к вам, ваша светлость. О, он силен и энергичен, - с почтением заявила Фатма.
- Такое именно впечатление он произвел на меня но вашему рассказу.
Фатма вздохнула.
- К сожалению, он не верен мне, - точь-в-точь, как вот этот моей бедной Фридерике.
- Посмотрите-ка на нее! - воскликнул Фили. - Вам ли возмущаться против существующего порядка вещей? У паши есть свой гарем, так оно и должно быть, и у меня тоже свой гарем.
- У вас тоже, ваше высочество?
- Разве я не могу иметь их всех? Палиоюлаи, Тинтинович, что вы думаете? Шнакен тоже хочет меня! Мне прямо неловко, когда она это показывает перед всем обществом. Перкосини тоже негодяй. У него всегда есть девочки, которых он мне предлагает. Ах, что там...
Он полуотвернулся и, запустив бледную ручонку в редкие бакенбарды и надув губы, уставился в землю.
- Терпеть не могу женщин.
Фатма опять вздохнула, погруженная в свои мысли.
- Если бы только я могла тоже хоть раз изменить ему.
- Паше? - спросила герцогиня. - Ведь вы любите своего мужа?
- Именно потому. Пусть он почувствует, каково это. Но в том-то и горе, что это не выходит. То, что я проделываю здесь среди христиан, в парижских туалетах, ему совершенно безразлично.
- В самом деле?
- Только в гареме - там он этого не потерпит, там не должно происходить ничего.
- Что вы? - сказал Фили, опять возбуждаясь.
- Потому-то мне так хотелось бы привести в гарем мужчину.