Завтра у меня суд, вины на мне нет, вот я и пришел узнать, что скажут карты.
— Мои карты вам всю правду скажут. Потому у меня и слава такая.
— Да, мне люди говорили.
Решив, что ей хватит мешать карты, а также хватит для начала выуженных сведений, госпожа Мара дунула на карты, дала дунуть на них батюшке и начала раскладывать их. Выложила четыре ряда по семь карт и еще четыре взяла в руку, чтобы покрывать.
— Покрыть вашу жену?
— Лучше б ее земля покрыла, прости меня, господи! Что мне до нее, ведь она мне все это и устроила!
— Ну, ладно, тогда покроем эту молодую даму?
— Не надо, из-за нее меня и судят.
— Покроем тогда важного короля?
— А кто он такой, этот важный король?
— Важный король — это генерал, министр или что-то в этом роде.
— А может он быть митрополитом?
— Может, — сказала госпожа Мара.
— Тогда покрывайте митрополита!
Госпожа Мара покрыла митрополита, покрыла молодую даму, покрыла известие, покрыла удар. Потом перевернула карты, которыми покрывала, и с сомнением покачала головой.
Батюшка сидел ни жив ни мертв.
— Карты говорят, батюшка, что вы не очень-то жалуете свою жену.
— Чего с нее начинаешь! Посмотри ты, госпожа Мара, жалует ли меня митрополит?
— Погодите, батюшка, скажу вам все по порядку. Погодите… раз, два, три, четыре…
Госпожа Мара отсчитывала по семь карт, шепча про себя и крутя головой.
А батюшка не спускал с нее глаз, будто книгу какую читал. Наконец госпожа Мара оторвалась от карт и сказала:
— Карты говорят мне, батюшка, что вы совершили что-то нехорошее.
Поп заерзал на стуле и хотел было возразить, но смолчал и стал слушать, что еще говорят карты.
— Жена ваша не на вашей стороне, и все из-за какой-то молодой дамы.
— Точно, из-за нее! — сказал батюшка.
— И вам, скажу я, угрожает какая-то опасность со стороны важного короля.
— Это митрополит! — вскричал батюшка. — Он меня еще вчера обещал расстричь.
— У вас будет суд.
— За тем меня и вызвали.
— Судьи какие-то черные.
— Духовный суд.
— И добром для вас дело не кончится.
— Еще бы! Весь мир против меня!
— Вот что говорят мои карты!
— Угадала ты все, до последнего слова! Но я невиновен…
Госпожа Мара хитро усмехнулась, взяла его руку и всмотрелась в ладонь.
— Простите, батюшка, но здесь вот ясно видно, что вы большой озорник.
— А где это написано? — поразился батюшка.
— Здесь вот, я по руке читаю. И не только озорник, вы мастер обольщать женщин, нет такой женщины, которая бы устояла перед вами!
— Неужто правда? — восхищенно гаркнул батюшка.
Тут вошла племянница с кофе на подносе.
— Прошу! — сказала госпожа Мара. — Моих клиентов я без кофе не отпускаю.
Батюшка протянул руку за чашкой и посмотрел на племянницу, а та мило улыбнулась и вышла.
— Вот, вот, я говорила вам, что вы озорник. Стоило вам взглянуть на девушку, как она уже улыбнулась вам.
— Она не сестра вам?
— Никто она мне, просто живет у меня…
— А вы, это самое, — запетлял батюшка, — может, комнаты сдаете?
— Не сдаю, а так, если заедет добрый знакомый, могу принять на ночь-другую. За хорошую плату, конечно.
— Да, да, — засуетился батюшка, — а я, сказать вам откровенно, как раз собирался в скверную гостиницу. Денег мне не жаль, но хотелось бы вечерком поболтать с кем-нибудь. Бывает так, знаете… Когда у человека на душе большая забота, хочется поговорить.
— Ну, что ж, оставайтесь, если нравится у меня.
— Большое спасибо. Неудобно мне, священнику, жить в гостинице. В частном доме-то лучше…
Договорились, что батюшка купит мясо и вино, племянница приготовит ужин, и они посидят вечерком, чтобы утешить попа.
Если бы было принято в романах, чтобы автор разговаривал непосредственно с персонажами своего романа, то разговор между автором и этим попом выглядел бы примерно так:
Автор: Послушай, батюшка, а я вроде тебя знаю!
Батюшка: Может быть, сударь, только я не помню, чтоб мы встречались когда.
Автор: Как же это не помнишь, батюшка? Не ты ли тот самый поп, что вертелся возле Аники?
Батюшка: Какой Аники?
Автор: Аники, вдовы Алемпия.
Батюшка: Да, покойного Алемпия я помню.
Автор: А как же ты тогда не помнишь Анику?
Батюшка: Так это была вдова Алемпия?
Автор: Конечно, Алемпия! Итак, я видел тебя, батюшка, в первой главе романа у Аники; видел я тебя и в пятой главе романа, когда ты крестил ребенка Аники; видел я тебя, мой распрекрасный батюшка, в десятой главе романа, когда ты на рассвете вышел из села, неся младенца под рясой; а еще я тебя видел, батюшка, у уездного начальника, где ты извивался, как змея в лещедке; вспомни-ка, батюшка, что я был свидетелем твоего позора и в двенадцатой главе романа, когда едва не разнесся слух, что ты разродился; потом мы с тобой встретились еще раз в четырнадцатой главе романа, в конторе адвоката Фичи. Это была наша последняя встреча. Ты вернулся в село, а я с ребенком остался на некоторое время в городке, и потом мы тронулись в Белград.
Батюшка: Да, теперь я вижу, что мы знакомы. Как поживаете?
Автор: Слава богу! А как вы, батюшка?
Вот какой мог быть разговор между автором и батюшкой, потому что поп, который пришел к госпоже Маре узнать про свою судьбу, был не кто иной, как поп Пера из Прелепницы.
А теперь, зная, что это за поп, давайте-ка не спускать с него глаз, такой озорник способен даже убежать от нас, и тогда автор оказался бы в пиковом положении, не ведая, как ему закончить эту главу.
Дело было к вечеру, а батюшка уж тут как тут, переселяется из гостиницы к госпоже Маре. Тащит переметную суму, а в ней, кроме смены белья, есть еще мясо, хлеб, фрукты, вино и всякие закуски. Вечер, можно сказать, прошел в доме госпожи Мары прекрасно, почти по-семейному.
Сперва батюшка немного смущался, но то ли доброе вино, то ли ласковые взгляды племянницы поправили дело, и он растаял, как снег на печи.
Батюшка первым делом рассказал о своей «сороке» (если у читателей хорошая память, то они должны помнить, что так он называл свою жену). Он сжал пальцы в кулак и, показывая костяшки суставов, сказал: «Вот какая у нее спина». Потом он болтал о том о сем, пока госпожа Мара с племянницей не заставили его откровенно признаться, за что его завтра судят, так как чувствовали, что рассказ будет занятным.
— Ах, это, должно быть, очень интересно! — говорила племянница, умоляя попа Перу поведать, за что его судят.
— Да ни за что, — отпирался батюшка. — Неприятность одна случилась, ничего особенного.
— Ну, расскажите же нам! — настаивали госпожа Мара с племянницей.
— Живет в нашем селе девушка Стана, — начал свой рассказ батюшка. — Выросла стройная, как сосенка, щеки у нее, как две половинки румяного персика, а глаза — как две горящие лампадки, залитые маслом до краев. Пройдет мимо, нельзя не обернуться.
У этой девушки была какая-то тяжба в городе. Осталась она без отца, без матери, а дядя хотел оттягать у нее поле, единственное наследство, доставшееся ей после смерти матери; ее и научили подать на дядю в суд. Она часто ходила в город из-за своей тяжбы и в конце концов тяжбу выиграла, а честь потеряла. Ей бы спокойно жить в селе, но она не спит все ночи напролет из-за дурных снов. Возвращаюсь я как-то с вечерни домой, а она встречает меня и говорит: «Батюшка, как быть мне, покоя нет от дурных снов!» — «Дочь моя, — говорю я ей, — есть ли у тебя какой грех на душе?» — «Есть», — прошептала она, а сама глаза опустила, покраснела и стала еще красивее, так что я чуть было не потрепал ее за щечку, да куда там, на дороге стоим, народ туда-сюда ходит! «Э, говорю, раз сама в грехе признаешься, делу помочь нетрудно.