— Хочешь, — спросил он, — я прочту их тебе, прежде чем сжечь?
Сэр Вильяме сделал утвердительный знак, и Рокамболь стал читать.
Когда он кончил чтение, слепой поспешно написал на доске: «Не сжигай ничего, ни под каким видом!»
Рокамболь удивился, но решил повиноваться своему мудрому наставнику.
— Что это ты, дядя, — вскричал Рокамболь, — о каком черте думаешь ты? Как! Ты заставляешь меня убить человека из-за бумаг, которые могут устроить брак герцога де Шато-Мальи с сеньоритой де Салландрера, и теперь не хочешь, чтобы я сжег эти бумаги?
«Нет, не хочу».
— Отчего?
«Надо беречь их на черный день», — написал сэр Вильямс.
— Что такое? Я не понимаю…
«Будущее никому не известно. Сеньорита де Салландрера может поссориться с тобой…»
Рокамболь пожал плечами.
«Случайность — великое дело, — продолжал писать Вильямс, — развязки бывают иногда самые неожиданные. Как знать?»
— Ты просто заврался, дядя…
«Как знать, не поссоришься ли ты с сеньоритой де Салландрера через неделю или через месяц?»
— Ты с ума сошел…
«В таком случае Шато-Мальи охотно заплатит миллион за эти древние хартии».
— И в самом деле! Идея недурна. «Вот видишь!..»
— Что же нужно сделать с этими бумагами? «Беречь их».
— А если их найдут у меня? «Ты забываешь, что ты…»
— Твоя правда, я — маркиз де Шамери, и полиции не придет в голову подозревать меня.
И Рокамболь положил бумаги в карман.
— Что еще скажешь? «Ничего».
— Что я должен делать до возвращения Концепчьоны? «Решительно ничего».
Рокамболь ушел к себе в комнаты с намерением хорошенько запрятать бумаги. Но его остановила одна мысль.
— Нет, —сказал он, — смерть человека не за горами, а за плечами. Я могу умереть завтра же. Тогда все пересмотрят, и маркиз де Шамери будет опозорен после смерти, а я не хочу этого. Самое лучшее — спрятать письма в Сюренской улице, там знают только господина Фри-дерика и не имеют понятия о маркизе де Шамери.
Выходя из дома, встретил он Фабьена.
Виконт очень таинственно улыбнулся своему шурину и сказал ему шепотом:
— Что это? Какую жизнь ведешь ты?
— Тсс! — проговорил Рокамболь.
— Тебя не видно со вчерашнего дня.
— Милый мой, — сказал Рокамболь, смеясь, — я составляю контраст с Ролланом де Клэ. Он разглашает свои любовные интрижки, а я скрываю.
— И хорошо делаешь.
— Я сейчас был у моего слепца, — заговорил опять Рокамболь.
— Бедняга!
— А теперь хочу прокатиться.
— Ты обедаешь с нами?
— С большим удовольствием. До свидания! Молодые люди разошлись, и Рокамболь поехал верхом в Сюренскую улицу.
В четыре часа воротился он домой и нашел у себя письмо от Концепчьоны, присланное по городской почте.
В письме говорилось:
«Пишу вам на скорую руку, мой друг, чтобы уведомить вас, что сегодня утром мы приехали в Париж. Отец и мама печальны и угрюмы, по обыкновению, со смерти дона Хозе, я же счастлива мыслью, что опять увижу вас.
А между тем, друг мой, не предавайтесь большой радости. Мы еще очень далеки друг от друга, и нам придется побороть много затруднений, победить много препятствий.
Жду вас сегодня вечером…
Концепчьона».
Пообедав у сестры, маркиз де Шамери поехал в клуб и просидел там до двенадцатого часа — времени, назначенного Концепчьоной для свидания.
Ровно в полночь вошел он в мастерскую сеньориты де Салландрера.
Пепита Долорес Концепчьона сидела в кресле и при виде маркиза хотела приподняться, но волнение ее было так велико, что ей это не удалось. обетами, поклявшись друг другу скорее бежать на край света, чем позволить разлучить себя.
Час спустя маркиз де Шамери вышел из мастерской и в сопровождении негра перешел через сад к калитке, выходившей на бульвар Инвалидов.
— Все равно! — прошептал Рокамболь, когда калитка затворилась за ним.
— Такая великолепная победа льстит моему самолюбию, и сэр Вильямс не напрасно гордится мною. Он был настоящим виконтом, получил хорошее образование, а не сделал бы лучшей победы. Черт побери! Если бы папаша Николо мог явиться с того света, он порядком бы изумился… А вдова-то Фипар!
Рокамболь вынул из бумажника гаванскую сигару.
— Одного только недостает к моему благополучию, — прошептал он, — нечем закурить сигару.
Но как будто судьбе угодно было исполнить его желание, он увидел невдалеке, на бульваре, светлую движущуюся точку — фонарь тряпичника.
— Ночью нечего важничать, — подумал мнимый маркиз, — пойду попрошу огня уДиогена.
Он подошел к тряпичнику.
Этот тряпичник оказался женщиной.
— Эй, тетка! — сказал Рокамболь. — Можно закурить у твоего фонаря?
При этом голосе тряпичница мгновенно остановилась и выронила свой крюк.
Рокамболь подошел еще ближе, и свет фонаря упал прямо на его лицо.
— Силы небесные! — вскричала старуха хриплым голосом. — Да ведь это мой сыночек!
Рокамболь отшатнулся.
— О, я узнала тебя! — продолжала старуха, раскрывая объятия для маркиза де Шамери, — это наверное ты… хоть лицо твое и переменилось. Это ты, Рокамболь!
— Ты с ума сошла, старушенция! — сказал мнимый маркиз, освоив опять английское произношение.
— Сошла с ума? Нет, мой голубчик, ты — Рокамболь, дорогой сыночек мамаши Фипар.
И вдова Фипар хотела кинуться на шею Рокамболю, но он презрительно оттолкнул ее.
— Прочь! Старая пьяница! — сказал он. — Я тебя и в глаза не видел… сохрани бог человека моего звания…
— Что это? Что это? Ты, кажется, важничаешь? Загордился и сделался неблагодарным?
Холодный пот выступил на лице Рокамболя. Если тряпичница узнала его теперь, ночью, то, наверное, узнает и среди белого дня.
Маркиз понял, что лучше всего сдаться.
— Молчи! — сказал он шепотом. — Лучше потолкуем порядком…
— А, так ты узнал меня?
— Ну да, черт тебя дери!
— Так ты по-прежнему Рокамбольчик мамаши Фипар? — продолжала старуха, стараясь придать своему отвратительному голосу ласковый тон.
— По-прежнему.
И Рокамболь, изменив тон и позу, не погнушался кинуться в объятия старухи и осквернить свою элегантную одежду прикосновением к ее лохмотьям. Но, прижимая ее к своей груди, он сказал ей:
— Говори шепотом, мамаша, и погаси фонарь.
— Зачем?
— Затем, чторыжая следит за мной.
— А ты ведь одет, как принц!
— Это ничего не значит. Старуха погасила фонарь.
Рокамболь озирался недоверчиво. Ночь была темная, бульвар — безлюден.
— Пойдем, сядем под мост, — продолжал Рокамболь, — только там и можем мы разговаривать.
И он любезно подал руку отвратительной старухе.
— Ах, — прошептала она с волнением, — я знала, что ты не изменишься к своей мамаше!
— Да, да, только молчи.
И Рокамболь, недоверчиво осмотревшись кругом, повел тряпичницу по направлению, противоположному тому месту, где стоял его экипаж, и уселся с нею под мостовою аркой.
Вокруг них царствовало глубокое безмолвие, слышался только глухой плеск воды о мостовые столбы. Непроглядная тьма окружала их, и где-то вдали мерцали тусклые фонари на набережной Сены, у моста Согласия.
— Ну, — сказал Рокамболь, — теперь ты можешь дать волю своему языку. Где ты живешь? Я приехал в Париж только две недели назад и везде отыскивал тебя, но напрасно.
* * *
— Ты говоришь правду?
— Что за глупый вопрос! Разве можно забыть свою мамашу?
— Однако ты не вспоминал меня целых пять лет.
— Это вина не моя: я прятался.
— Что-о?
— Или лучше сказать, прогуливался.
— Где же?
— Ботани-Бее, где я прожил четыре года.
— А теперь срок твой кончен?
— Какое! Мне еще остается сидеть двадцать шесть лет, но я решился выйти на чистый воздух, сделал два лье вплавь, и американский корабль взял меня в матросы.