Ему показалось, что шагающий рядом офицер приблизил факел к его лицу и внимательно посмотрел на него, как бы желая угадать эффект, произведенный на д’Артаньяна зрелищем повешенных. Гасконец нахмурился и решил, что больше ни разу не обнаружит ни малейшего признака мимолетной слабости.
Тем временем они достигли цели. Их окликнули часовые. Забряцало оружие, заплясали отблески огней на стали мушкетов и алебард.
Поднимаясь по ступенькам широкой лестницы, д’Артаньян рассматривал окружавших его ларошельцев. При этом мушкетер отметил про себя, что его миссия в любом случае носит гуманный характер. Защитники города тяжко страдали от недоедания – лица их имели землистый оттенок, под глазами виднелись голодные отеки.
Д’Артаньяна провели к коменданту. Разглядев человека, который сидел перед ним за большим резным столом, наш гасконец решил, что комендант Ла-Рошели вполне способен уморить весь город ради своего честолюбия, после чего из принципа пустит себе пулю в лоб. Это не обрадовало лейтенанта королевских мушкетеров.
Комендант церемонно приветствовал д’Артаньяна, после чего указал ему кресло напротив. Д’Артаньян в свою очередь отвесил поклон, который не посрамил бы самого г-на де Тревиля, слывшего, несмотря на репутацию воина, одним из самых галантных вельмож Парижа. Затем мушкетер приготовился приступить к сдаче экзамена, где ценой неудачи была виселица.
Однако его собеседник не торопился начинать разговор; вместо этого комендант погрузился в сосредоточенное созерцание гасконца.
Молчание затягивалось, так как д’Артаньян решил ни в коем случае не нарушать его первым. Наконец комендант решил, что его рекогносцировку следует считать оконченной.
– Итак, господин де Кастельмор? – проговорил он, оттенив знак вопроса модуляцией голоса.
– Итак, господин комендант? – эхом откликнулся мушкетер, изображая на лице любезную улыбку.
Сейчас он не чувствовал и тени страха, азарт состязания овладевал душой молодого человека, а в крови словно заплясали маленькие горячие пузырьки.
Комендант нахмурился.
– Вы прибыли в Ла-Рошель из…
– Из Портсмута, сударь. Я сел на судно, которое направлялось в испанский порт Сантандер, и подрядился с капитаном, что он доставит меня в Биарриц, – это по пути.
– Если не ошибаюсь, Биарриц – это морской порт в Гаскони?
– Вы совершенно правы, сударь.
– Вы гасконец, господин де Кастельмор?
– Совершенно верно, господин комендант.
– Что привело вас в Англию? Простите мою настойчивость, шевалье, но у нас в последнее время столько хлопот с лазутчиками. Их засылают в Ла-Рошель уже просто целыми отрядами. Наверное, вы обратили внимание на повешенных, что болтаются рядом с городской ратушей. Они повешены совсем недавно…
– Честно говоря, господин комендант, было очень темно, и, хотя конвоировавший меня офицер постарался осветить своим факелом всю картину, боюсь, что я мог упустить кое-какие детали и не получил всего, что мне причиталось, – сказал д’Артаньян, дерзко глядя прямо в глаза коменданту.
– Вы мужественный человек, господин де Кастельмор, – проговорил тот с кривой усмешкой. – К сожалению, на войне первыми гибнут именно храбрецы. Итак, сударь, я сказал вам, что трудности военного времени заставляют нас быть подозрительными и причинять неудобства случайно попадающим в город путешественникам вроде вас. Тем более если они – гасконцы, как вы, ибо всем известно, что гасконцы, как правило, служат в гвардии короля Франции. И тем более если они говорят, что возвращаются из Англии, как вы, потому что король Франции воюет с королем Англии.
– Скорее герцог Бэкингем воюет с кардиналом Ришелье, – сказал д’Артаньян, продолжая смотреть своему собеседнику прямо в глаза. – Точнее сказать – воевал.
– Почему вы говорите в прошедшем времени? Ла-Рошель не сдалась на милость победителей и не собирается этого делать, – живо отвечал комендант.
– Я и сам вижу тяжелое положение Ла-Рошели, простите мою прямоту, господин комендант, – почти бедственное положение, – продолжал д’Артаньян, намеренно оставляя без внимания вопрос коменданта. – Я понимаю, что ваш интерес ко мне вызван насущными нуждами и необходимостью быть готовыми к отражению вражеского удара. Конечно, это и только это заставляет вас удерживать меня здесь, вместо того чтобы предложить пострадавшему от шторма и кораблекрушения путешественнику отдых и кров над головой.
– Да-да, это именно так, – по-прежнему хмурясь, отвечал комендант. – Однако вернемся к нашей теме. Как вы оказались в Портсмуте и почему вы употребили прошедшее время, упоминая о лорде Бэкингеме?
– Если вы не против, господин комендант, я буду отвечать на ваши вопросы по порядку.
– Вы предвосхитили мое желание, господин де Кастельмор.
– Несколько лет назад я покинул родительский дом и отправился в Париж, чтобы поступить на королевскую службу. Вам, по-видимому, известно, сударь, что гасконские дворяне пользуются заслуженной репутацией отличных воинов далеко за пределами своей родины.
– Я готов повторить свои слова, господин де Кастельмор. В рядах защитников города тоже есть гасконцы, и все они – храбрецы!
Д’Артаньян отвесил легкий поклон и приготовился продолжать.
– Итак, господин де Кастельмор?
– Итак, мне удалось поступить в гвардейскую роту господина Дэзэсара, но…
– Вы остановились. Что же было дальше?
– Вскоре у меня начались неприятности.
– Чем же они были вызваны?
– Я увидел, что в Париже, а следовательно, и во всей Франции, распоряжается отнюдь не его величество король, а кардинал.
– Это и так всем известно. Король никогда не стал бы осаждать Ла-Рошель по собственной воле.
– Что вы хотите, сударь, от восемнадцатилетнего юноши, который только что прибыл из провинции?!
Посмотрев на коменданта, д’Артаньян понял, что слишком переусердствовал в своем самоуничижении. Гасконец со смиренным выражением лица во Франции Людовика XIII был таким же редким явлением, как летний снегопад в наши дни.
– Однако самым неприятным оказалось то, что большинство моих сослуживцев оказались католиками, в то время как меня родители воспитывали в протестантской вере. И это неудивительно, так как мой почтенный родитель был боевым товарищем нашего государя Генриха Наваррского, который и даровал нам Нантским эдиктом то, что теперь хочет отобрать нынешний кардинал, – свободу исповедовать веру своих предков и не подвергаться при этом риску быть истребленным за то, что ты называешься еретиком, – продолжал д’Артаньян, мысленно обращаясь к небесам с просьбой простить ему это прегрешение.
Впрочем, читатель уже имел случай убедиться в том, что наш герой не отличался особой набожностью, а тем более осведомленностью в богословских вопросах и тонкостях, и поэтому сам не очень хорошо понимал различий между католицизмом и протестантизмом, которые, по его мнению, сводились к тому, что несчастные гугеноты поют по-французски те же самые псалмы, какие католики поют по-латыни. Такой взгляд на проблему встречался в те времена не слишком редко среди дворян и третьего сословия, и как, может быть, помнит благожелательный читатель, этого же мнения придерживался и славный Портос.
– Как вы понимаете, моя протестантская вера сильно осложняла мою жизнь в Париже. Особенно тяжелым сделалось мое положение, когда в стычке я тяжело ранил одного из любимых гвардейцев кардинала.