Сияние на лице Марселя погасло. Он хмуро слушал споры, и, когда собеседники погрязли в пучинах романтизма, он вполголоса заметил Кристо:
– Все твои рассуждения никуда не годятся… Никогда человек с ампутированной ногой или рукой не бывает симметричным.
– Нет, бывает, – возразил Кристо, – я сам читал.
– Значит, вздор читал. Это врачи нарочно обманывают больных, чтобы они делали лечебную гимнастику. Им выгодно.
– Я же тебе всерьез говорю.
– Нет, или уж тогда нужно, чтобы калека занимался лечебной гимнастикой пятнадцать часов в сутки. Да еще к плечу ему тяжесть следует привесить.
Слышишь, тяжесть!
Что тут возразишь!… Кристо подумал, вот и это еще я должен проверить сам, почему я обязан верить одному, а не другому. Впрочем, если даже то,
что написано в книгах, неправда, Кристо отнюдь не намеревался расставаться с душой, которую поместил на самом кончике культи.
– С тобой вечно так, – сказал он Марселю, – все тысячу раз приходится начинать сначала. Как картину. Разве ты не хочешь вместе со мной поймать
живую душу?
– Хочу. Я не знал, что мы с тобой заодно стараемся, а хотеть хочу.
А те все еще спорили… Схема человеческого тела, бросьте, бросьте, субъективное, как известно, не передается другому, п, если любимая женщина
рожает, ты не можешь очутиться в ее шкуре, никогда не испытаешь то, что она испытывает. Кристо забыл о Марселе… Как? Как? Что они такое говорят?
А стигматы, – негодующе изрек он, – а как же стигматы? Когда кого нибудь любишь, то вполне можешь испытывать те же страдания, иметь те же самые
раны. Кристо, ты, очевидно, не совсем понимаешь, что такое стигматы. Если у святого Франциска Ассизского были раны, как у Иисуса Христа, это
значит, что бог пожелал его восславить, а не потому они были, что Франциск прошел через те же самые муки, что Христос. Никто никогда и не
говорил, что святой испытал те же страдания, он только был отмечен ими… Возможно, это так в отношении святого Франциска Ассизского, но лично он,
Кристо, уверен, что если бы он сильно кого нибудь любил, у него непременно появились бы стигматы и он от них тоже страдал бы… Когда мама ждала
санитарную машину, чтобы ехать рожать Малыша, она ужасно страдала, и одна их соседка, которая очень любит маму, села перед дверью на ступеньки
лестницы – и как же она корчилась, как стонала, потому что у нее тоже болел живот. Папа тогда еще сказал: «Вот у нее уже до стигмат дошло!» Не
будем говорить о патологических случаях, вмешался доктор Вакье, но искусство, особенно поэзия, может творить чудеса, передавать субъективное
чувство. Но Лебрен настаивал именно на патологических случаях: они настолько усиливают определенные элементы, что мы начинаем улавливать вещи,
неуловимые у людей, здоровых телом и духом.
– Уголок ученых мужей! – сказал, подходя, Оливье. – Ну, я убегаю… Надо проводить Беатрису. Сейчас совершим прыжок в неведомое! Дабы лучше его
познать! Почему у тебя такие большие зубы, бабушка?
– Нет, нет! – доктор Вакье поднялся. – Я сам провожу Беатрису. Мы договорились…
– Ах, так! Чудесно, чудесно… Тогда я еще немножко посижу…
– Беатриса устала? Она собирается уезжать?
– Нет, нет…
Оливье присел рядом с Василием, который не расставался с гитарой, пощипывал струны и вполголоса напевал для Денизы Луазель и Миньоны:
Ночи безумные, ночи бессонные…
Он жаловался… цыганский романс умер, умерла цыганская музыка, под звуки которой столько любили, столько ночей провели без сна, совершали столько
безумств… Знаете знаменитый цыганский хор Полякова? Нет? Во всех этих ночных заведениях только и остался, что Поляков…
Ночи безумные, ночи бессонные…
– А ты веришь в бога, Кристо? – спросил учитель.
Кристо потупился.
– Очевидно, я задал нескромный вопрос?
– Как сказать… Я не думаю, что верю. Это как с душой… Разве в нее верят? Никто не знает, что такое душа, никто не знает ничего о боге. Точно
лишь одно: я никогда не стану молиться, никогда ни о чем бога просить не буду. Он не может вернуть Андре руку…
Натали вздрогнула, сидя в своем кресле. Вот уж они договорились до бога! Дальше ехать некуда. Когда мужчины сходятся после обеда, чтобы
поговорить на свободе… Кристо уже мужчина. А дыму то, дыму! На сегодняшний вечер запрещение курить было отменено, не могла же Натали до такой
степени стеснять своих гостей. У нее щипало глаза, болела голова. И все оттого, что она сидит на отшибе и не может переменить место, просто
потому, что стулья стоят вдоль стен, а она одна сидит посреди комнаты… У Натали было такое ощущение, будто она осталась в каменном веке, люди
удаляются, она уже еле еле различает свет задних фар замыкающих машин. Неспособна поддерживать разговор даже с ребенком. Все сведения,
полученные в начальной школе – физика, химия, арифметика, – устарели, испарились… А шаткая концепция бога, возможно, упрочится на совсем иной
базе, под совсем иным именем. Вопрос терминологии.
Она уже не слушала их. Она слушала себя… Нечто еще никогда не испытанное… Такое чувство, будто ты уже дошел до последнего рубежа жизни. Не то,
чтобы она ощущала, что умирает, но за этим рубежом все лишь повторение. Гоняться за одним и тем же, испытывать все те же трудности, надеяться,
как прежде, и, как прежде, оставаться все на той же точке. Глупо, как автомат, сказал бы Кристо. Подводишь последнюю черту, будущий итог: тут
отсрочек не бывает, продолжения не следует. Остается одно – ждать, как у зубного врача. Все равно сядешь в кресло, это уж верно. До того верно,
что нет ничего вернее.
Малыш заснул на стуле, и его увели. Натали не могла уйти прежде своих гостей, хотя бы потому, что она поднималась с места только при самых самых
близких.
Они разошлись после часа ночи… Друзья. Дорогие вы мои друзья!
XXXVI. Душа фантом
Вскоре после дня своего рождения Натали объявила Луиджи, что предпочитает работать в постели. Нет, чувствует она себя не хуже, чем обычно, нет,
просто ей так удобнее: ей будет лучше работаться и, кроме того, можно будет никого не принимать. А то люди привыкли заходить к ней, как в кафе.
Даже Кристо не пускать? Даже Кристо.
Перед тем, как Натали окончательно заперлась в своей спальне, Дениза Луазель успела сообщить ей добрую весть: они нашли квартиру! Один бог
знает, сколько времени ушло на поиски… А теперь, когда появится новый жилец, это просто необходимо, они и так живут в тесноте. Миньона ни одного
вечера не сидит дома, потому что не может пригласить к себе друзей… Кристо, который по прежнему ютится за шкафом в передней, убегает в подвал к
Луиджи, у него нет ни своего угла, где бы он мог работать, ни покоя… Малыш с каждым днем становится все неистовее. Он буквально свел домашних с
ума, того гляди разнесет все вокруг, прямо какой то одержимый… Ничего не поделаешь, потребность в движении, надо же ему как то расходовать свою
энергию… Не знает ли Натали?… Что? Квартиру? Но вы ведь уже нашли квартиру? Да, но это еще не наверняка, они нашли вполне подходящую квартиру,
что верно, то верно! Продается она в кредит, но слишком дорого и слишком многие на нее зарятся. Может, у Натали есть на примете квартира?
Дениза, вы принимаете меня, очевидно, за господа бога! Но ведь нашла же она комнату для Оливье… Это совсем другое дело… Денизе хотелось бы снять
квартиру побольше, чтобы и Оливье мог жить дома, хотя с новорожденным… Он не может слышать детского крика, особенно ночами.