Приближается тайфун № 14, сильный ветер и дождь. Несмотря на это, я, как раньше и намеревался, отправился в Каруидзава. Поехал вместе с Сацуко и Сасаки. Сасаки ехала во втором классе. Она изо всех сил старалась нас убедить отложить из-за плохой погоды отъезд на день, но ни я, ни Сацуко её не слушали. Мы оба были страшно возбуждены, и нам хотелось, чтобы тайфун свирепствовал ещё больше. Это чары кошачьего глаза…
23 августа.
Предполагал сегодня вместе с Сацуко возвратиться в Токио, но жена сказала:
— Детям нужно в школу, мы все возвращаемся завтра, на день раньше, чем собирались. Останься ещё на день, поедем все вместе.
А я-то предвкушал удовольствие ехать наедине с Сацуко.
25 августа.
Сегодня утром надо было опять лежать на доске, но пользы от этого нет, и я решил это прекратить. В конце месяца оставлю и иглоукалывание.
…Сацуко сегодня вечером умчалась на какой-то матч в Коракуэн.
1 сентября.
Сегодня 210-й день, но ничего особенного не произошло. Дзёкити улетает в Фукуока на пять дней.
3 сентября.
Чувствуется приближение осени. После ливня приятно смотреть на ясное небо. Сацуко в кабинете поставила в вазу гаолян и петуший гребешок, а при входе букет из семи осенних цветов. Переменила в кабинете свиток — стихотворение на китайском языке Нагаи Кафу, написанное им самим на бумаге семи цветов:
Кафу не был особенно искусен ни в каллиграфии, ни в китайском стихосложении, но я очень люблю его повести. Я приобрёл этот свиток давным-давно у одного торговца произведениями искусства, однако я не уверен в его подлинности, поскольку существуют превосходные подделки каллиграфии Кафу. Он жил в Итибэ, совсем близко отсюда, в крашеном деревянном доме европейского стиля, сгоревшем во время войны, который он назвал «Домом чудес». Поэтому он и написал в этом стихотворении: «Седьмую осень живу в долине Адзабу».
4 сентября.
На рассвете, около пяти часов, в дремоте услышал стрекотание сверчка, слабое, но непрекращающееся. Пора сверчков уже наступила, но странно, что он завёлся в комнате. Даже у нас в саду его редко услышишь, и удивительно, что я, лёжа в постели, различаю стрекотание. Откуда он мог попасть в мою комнату?
Неожиданно мне вспомнилось детство. Мы жили тогда в доме на Варигэсуй, мне было лет шесть-семь, — когда я лежал в постели рядом с нянькой, обнимающей меня, около веранды часто слышалось стрекотание сверчка. Он прятался где-нибудь среди камней в саду или под верандой, и я ясно мог слышать эти звуки. Таких сверчков никогда не бывало много, не то что других: так называемых японских сверчков или мраморных сверчков. У нас он был только один, но трещал так, что звуки проникали глубоко в ухо. Заслышав его, нянька говорила:
— Ну, Току-тян, пришла осень. Вот и сверчок застрекотал. — Она начинала подражать доносившимся звукам. — Как услышишь его, знай, что наступила осень.
При этих словах мне казалось, что холодный ветер проникает в узкие рукава моего белого ночного платья. Я не любил накрахмаленной одежды и, надевая ночное платье, всегда чувствовал приторный, отдающий гнилью, запах крахмала. В моих отдалённых туманных воспоминаниях слились этот запах, стрекотание сверчка и ощущение от прикосновения к моей коже кимоно осенним утром. И даже сейчас, в мои семьдесят семь лет, как только на рассвете послышалось стрекотание сверчка, в моей памяти воскресли и запах крахмала, и присказки няньки, и моё ночное платье. В полусне мне показалось, что я всё ещё в доме на Варигэсуй и лежу рядом с обнимающей меня нянькой.
Но постепенно сознание прояснилось, и я убедился, что сверчок слышится в этой комнате, где рядом стоят две кровати: моя и сиделки Сасаки. Тем не менее это было странно. В комнату сверчок попасть не может, окна и дверь закрыты, и я не могу услышать его извне.
Но в то же время я слышал его ясно.
«Вот-те на!» — думал я, прислушиваясь. Наконец-то я понял, в чём дело. Ещё и ещё я проверял себя, без сомнения, так оно и было: моё дыхание. Сегодня утром воздух сух, горло у меня пересохло, я немного простужен — и при каждом вдохе и выдохе возникает этот звук. Я не мог определённо сказать, возникает ли он в горле или в носу, но когда где-то там проходит воздух, появляется стрекотание. Я не мог представить, что звук исходит из моего горла, и решил, что он идёт откуда-то извне. Я не мог вообразить, что сам произвожу такой приятный треск, и мне казалось, что это сверчок. Я прислушивался к дыханию: каждый раз при вдохе и выдохе слышалось стрекотание. Заинтересованный, я беспрерывно пробовал дышать то так, то эдак. Если я дышал глубоко, звук усиливался, и казалось, что слышится флейта.
— Уже проснулись? — Сасаки приподнялась на своей кровати.
— Можете ли вы определить, что это за звуки? — спросил я, производя тот же свист.
— Это ваше дыхание.
— Вы это знаете?
— Конечно, знаю. Я его слышу каждое утро.
— Каждое утро вы слышите этот звук?
— Вы сами производите этот звук. Неужели вы не догадывались?
— Нет. Только сегодня утром я заметил, что что-то звучит. В полусне я подумал, что это сверчок.
— Совсем не сверчок, это ваше горло. Не только у вас, у всех пожилых людей горло пересыхает, и при дыхании возникает звук, как будто играют на флейте. У пожилых это часто бывает.
— Вы и раньше знали?
— Уже некоторое время, как я каждое утро его слышу. Звучит довольно приятно.
— Тогда я дам послушать жене.
— Она прекрасно знает.
— Если Сацуко услышит, она будет смеяться.
— Может ли быть, чтобы молодая госпожа этого не слышала!
5 сентября.
Сегодня на рассвете видел во сне свою мать. Это меня удивило: я не был почтительным сыном. Возможно, это связано с тем, что вчера на заре мне послышалось стрекотание сверчка и приснилась нянька. Я увидел мать очень красивой и молодой, какой я представляю её в самых ранних воспоминаниях. Не могу сказать, где она находилась, это было время нашего житья на Варигэсуй. Мать была в своём выходном платье: сером кимоно с мелким рисунком и чёрной крепдешиновой накидке. Я не понял, куда она собиралась идти и в какой комнате находилась. Наверное, это была гостиная, вытащив из-за пояса кисет и трубочку, мать закурила, потом вышла из ворот. Она шла в адзума-гэта на босу ногу. Я ясно видел её причёску бабочкой, коралловые заколки, в которые было вставлено по драгоценному камню, черепаховый гребень с инкрустированной морской жемчужиной, а лица отчётливо не видел. Как все японцы прошлых эпох, моя мать была маленького роста, около пяти сяку; возможно, поэтому я видел её волосы, а не лицо. Тем не менее я прекрасно знал, что это моя мать. К сожалению, она не смотрела на меня и ничего мне не произносила. Сам я не начинал разговора, зная, что, заговори я с ней, она обязательно будет меня ругать. У родственников в Ёкоами был дом, должно быть, мы направлялись туда. Сон длился всего лишь минуту, а потом всё померкло.
Проснувшись, я вспоминал образ, который видел во сне. Как-то раз, должно быть, это была середина эпохи Мэйдзи, год 27-й или 28-й (1894-й или 1895-й), в погожий день мать вышла из ворот нашего дома и на улице заметила меня, маленького мальчика. Впечатления от того дня, возможно, воскресли в моей памяти. Но странно, что только моя мать была молода, я же был стариком, как сейчас. Я был выше неё ростом и смотрел на неё сверху вниз. Тем не менее я ощущал себя маленьким ребёнком и думал: «Вот моя мама», поэтому я и предполагаю, что сновидение относится к 27–28 годам эпохи Мэйдзи, когда мы жили на Варигэсуй.