Раз в три дня делает мне укол, 50 мг витаминов. В полдень в столовой — второй завтрак, обычно это чашка вермишели и что-нибудь из фруктов. С часу до двух сплю в спальне. Три раза в неделю — в понедельник, среду и пятницу — с двух до четырёх приходит господин Судзуки делать иглоукалывание. С пяти часов лежу тридцать минут на доске. В шесть часов гуляю в саду; утром и вечером в сопровождении Сасаки, иногда — Сацуко. В половине седьмого ужин: чашка рису с приправами, которых мне разрешено много, поэтому каждый день мне дают что-то другое. Вкусы у стариков и молодёжи разные, и в семье готовят разные блюда. Едят все кто когда хочет. После ужина слушаю радио. Чтобы не утомлять глаза, вечером ничего не читаю и даже почти не смотрю телевизор.
Я не забываю того, что мне сказала Сацуко днём позавчера, в воскресенье, 24 числа: я проснулся часа в два дня и ещё лежал в постели, как вдруг дверь в ванную открылась и показалась голова Сацуко.
— Когда я принимаю душ, я никогда эту дверь не закрываю. Всегда можете её открыть.
Случайно слетели с её губ эти слова или намеренно сказала она — не знаю, но они меня чрезвычайно заинтересовали. Весь день, когда жарили мясо, и вчера, когда я оставался в постели, сказанное не выходило у меня из головы. Сегодня днём, проснувшись часа в два, я на некоторое время пошёл в кабинет, но в три часа вернулся в спальню. Я знал, что, если Сацуко никуда не уходит, она часа в три принимает душ. Я попробовал тихонько толкнуть дверь в ванную. В самом деле, дверь не была заперта. Слышался шум льющейся воды.
— Что тебе угодно?
Я лишь легко коснулся двери, и даже нельзя было сказать, что она дрогнула, но Сацуко, по-видимому, сразу же заметила. Я растерялся, но в следующий миг смело произнёс:
— Ты сказала, что никогда не запираешь дверь, вот я и решил проверить.
При этом я сунул голову в ванную. За белыми занавесками с широкими зелёными полосами она принимала душ.
— Убедился, что не лгу?
— Убедился.
— Что же ты стоишь там, входи.
— Можно войти?
— Ты же хотел войти.
— Мне особенно ничего не нужно…
— Ладно-ладно, но если ты начнёшь волноваться, ты поскользнёшься и упадёшь.
Доски были подняты, и весь кафельный пол был залит водой. Я осторожно вошёл и запер за собой дверь. В просвете между занавесками мелькали её плечи, колени, ступни ног.
— Тебе ничего не нужно, тогда мне будет нужно…
Шум душа прекратился. Повернувшись ко мне спиной, она выпрямилась, и над занавесками показалась верхняя часть её тела.
— Пожалуйста, возьми полотенце и вытри мне спину. У меня вся голова мокрая.
Она сняла виниловую шапочку, и несколько капель попали на меня.
— Не бойся, вытирай посильнее. Ах, я забыла, что у папаши левая рука болит. Тогда правой рукой, посильнее.
В тот же миг, не выпуская из рук полотенца, я обхватил её, прильнул губами к пышной округлости её правого плеча, прикоснулся языком к её коже — и получил оплеуху по левой щеке.
— Что за нахальные ухватки!
— Мне показалось, что ты позволила…
— Ничего подобного! Вот расскажу обо всём Дзёкити!
— Извини, извини…
— Уходи, пожалуйста! — но тут же прибавила: — Не нервничай, не нервничай, медленнее, а то поскользнёшься.
Добравшись до выхода, я почувствовал, как она тихонько подтолкнула меня в спину кончиками своих нежных пальчиков. В спальне я сел на кровать и отдышался. Вскоре она вошла ко мне. На ней был тот же крепдешиновый халат. Я посмотрел на китайские туфельки, вышитые пионами.
— Извини меня. Я так грубо обошлась с тобой.
— Нет, ничего…
— Больно?
— Нет, не больно, но я немного испугался.
— У меня привычка давать мужчинам пощёчины. Чуть что, я сразу пускаю в ход руки.
— Я так и подумал. И многих тебе приходится так отваживать?
— Но тебя-то мне не надо было хлопать…
28 июля.
Вчера из-за сеанса иглоукалывания не мог, но сегодня в три часа я опять приложил ухо к двери в ванную. Она не была заперта. Слышался шум воды.
— Входи-входи. Я жду тебя. Прости за вчерашнее.
— Я так и думал, что ты извинишься…
— С годами все становятся упрямыми.
— Позавчера ты меня выгнала, поэтому я должен получить вознаграждение…
— Что за шутки! Поклянитесь никогда больше ничего подобного не делать.
— Если бы ты разрешила поцеловать себя в шею.
— Я боюсь щекотки.
— Тогда куда?
— Никуда. У меня весь день было отвратительное ощущение, как будто на меня упал слизняк.
— А если бы на моём месте был Харухиса? — затаив дыхание, спросил я вдруг.
— Опять хлопну. В прошлый раз я ударила вполсилы.
— Тебе не надо деликатничать со мной.
— У меня гибкая рука. Если я ударю по-настоящему, будет больно так, что из глаз посыпятся искры.
— Этого я и хотел бы.
— Что за испорченный старик! Дедушка terrible.
— Но послушай. Если не в шею, то куда?
— Один разочек я бы разрешила… в ногу, ниже колена, но только один раз. Не касайся языком, только приложись губами.
Она была скрыта от колен до головы, и в просвет между занавесками высунулась её нога.
— Как на приёме у гинеколога.
— Дурак.
— Как же целовать, не касаясь языком? Совершенно бессмысленное условие.
— Да кто тебе говорит о поцелуях? Коснись губами, и будет с тебя.
— Ну хоть душ пока выключи.
— Не могу. Ведь после твоего прикосновения мне надо сразу же хорошенько вымыть ногу, иначе мне будет неприятно.
У меня было ощущение, как будто мне дали выпить воды.
— Кстати, о Харухиса-сан. Я вспомнила, что у него к тебе просьба.
— Какая?
— В такую жару Харухиса-сан просит разрешения иногда пользоваться этой ванной. Он сказал мне: «Попроси разрешения у моего дяди».
— А в их студии нет ванны?
— Конечно, есть, но там одна ванна для артистов, а другая для всех остальных, и она такая грязная, что туда не хочется входить. Он вынужден ходить в баню на Гиндза, в «Токийские горячие источники». Но сюда ему было бы ближе, это была бы для него большая услуга. Разреши своему племяннику.
— Ты и сама можешь ему позволить, нечего меня спрашивать.
— Вообще-то недавно он уже принимал здесь душ, но говорит, нельзя, мол, без спроса…
— Я не против, но надо попросить разрешения у моей жены.
— Может быть, ты сам ей скажешь? Я её побаиваюсь.
Но это только слова, Сацуко стесняется меня больше, чем жену.
Поскольку речь шла о Харухиса, она считала необходимым специально попросить разрешения.
29 июля.
…В половине третьего начался сеанс иглоукалывания. Я лёг на кровать, а слепой господин Судзуки, сев подле мена на стул, принялся за работу. Он всё делает сам: вытаскивает из портфеля ящичек с иглами, протирает их спиртом, но обычно его сопровождает кто-нибудь из учеников, который сидит сзади. До сих пор я никакого улучшения не чувствую: чувство холода в руке и онемение пальцев не проходит. Прошло двадцать-тридцать минут, из двери, ведущей в коридор, неожиданно появился Харухиса.
— Дядюшка, извините, что беспокою вас в самый разгар лечения, но я вам чрезвычайно благодарен за то, что вы ответили согласием на мою просьбу, которую вчера передала Сацуко-тян.