Я вытирался и придумывал, а Витька рассказывал:
— Понимаешь, я сначала все матери рассказал, чтобы она отца подготовила. Мать ничего, выслушала. Обедом накормила. Потом попросила огород полить, а сама ушла. Я думал, к соседке. Поливаю огород. Вижу, от калитки идет отец. Мать все хотела вперед забежать, а он ее рукой не пускает. Подошел ко мне, спрашивает: «Правда?» Говорю: «Правда». Тут он мне и въехал…
— Ничего себе въехал!..
— Мать подвела…
— Я уже слышал. Переживешь.
Мы вернулись в комнату. На столе лежала записка. Мама написала, что ушла на базар и чтобы я подождал, пока она вернется и приготовит завтрак.
— Видал, какие бывают мамы? — спросил я. Но ждать маму не стал.
Мы доели вчерашнюю колбасу и запили ее холодным чаем. Сахар в нем не растаял, и мы выскребли его из стаканов ложками. Витька сказал:
— Отец пообещал пойти в горком и вынуть у Переверзева душу.
Я поперхнулся. Витькин отец не бросал слов на ветер — можно было считать, что душа Алеши Переверзева уже вынута.
— Очень хорошо, — сказал я. — В горкоме идет скандал, а я слушаю трогательный рассказ о том, как тебя подвела мама.
— Нет еще скандала. На промыслах сегодня погрузка. Отец пойдет в горком после работы.
— Надо предупредить Алешу.
На обороте маминой записки я написал, что ухожу заниматься. Я уже давно перестал посвящать маму в свои дела, если они не требовали непременного ее участия. Так было спокойней и мне и ей. Например, легко представить, как поступила бы мама, если бы я проявил наивность и рассказал ей о вчерашнем разговоре с Инкой. А по-моему, мои отношения с Инкой и многие другие поступки, о которых я не рассказывал маме, никому и ничему не мешали, и я со спокойной совестью скрывал их. Наверное, в этом сказывалось влияние Сережи, но тогда его влияния я не осознавал.
Мы редко пользовались парадным входом, но, чтобы не встретиться с мамой, вышли через парадное.
— Может, лучше подождать тетю Надю? — спросил Витька.
— Зачем?
— Посоветоваться.
— Не надо, Витька, советоваться.
— Почему не надо?
— Знаешь, мама подымет шум… Лучше мы сами попробуем уговорить дядю Петю.
Витька шел по внутренней стороне тротуара, пряча в тени домов синяк. Было раннее утро, и на Витькино счастье нам почти не попадались прохожие. Мы обгоняли ранних пляжников — мам с детьми. Руки мам были напряженно вытянуты туго набитыми сетками. Три года назад к нам приезжал комический артист Владимир Хенкин. Он назвал такие сетки «авоськами», потому что в то время их повсюду носили с собой в карманах, портфелях, дамских сумочках в надежде, авось где-нибудь что-то «дают». Даже моя мама не расставалась с «авоськой». Я был убежден, что Хенкин придумал это название в нашем городе, а курортники развезли его по всей стране.
Впереди нас шла полная женщина. Она быстро переступала короткими ногами. Сетка, которую она несла в руке, чуть не волочилась по тротуару. И, глядя на эту сетку, набитую свертками, я просто не верил, что было время, когда я пил чай без сахара и мама старалась незаметно подсунуть мне свою порцию хлеба.
За женщиной шел ее сын — худенький длинноногий мальчик в красных трусиках. Почему-то у толстых мам чаще всего бывают худенькие дети. Женщина очень торопилась. Есть такие женщины: они всегда торопятся. Наверное, боятся что-нибудь упустить. Я был уверен, что женщина впереди нас, кроме удобного места под навесом, которое могут занять другие, ничего перед собой не видела. А мальчик никуда не спешил, и я его очень хорошо понимал. Он ко всему внимательно присматривался, шаг его делался медленным и настороженным, и на какую-то долю секунды мальчик совсем останавливался. Он знал то, что знают только дети: самое интересное попадается неожиданно, и тут главное — не прозевать.
Женщина то и дело оглядывалась и окликала сына. По ее круглому лицу с тройным подбородком стекал пот. Мальчик бегом догонял ее, но тут же снова что-то привлекало его внимание и он останавливался.
Мальчик увидел Витьку, и хотя ноги его продолжали передвигаться, глаза неотрывно разглядывали Витькин синяк. Мальчишка наконец нашел то, что так долго искал.
— Мама! — закричал он и побежал.
Женщина оглянулась, окинула нас подозрительно-настороженным взглядом, но, конечно, не увидела того, что увидел ее сын. Он шел теперь, держась на всякий случай за петлю «авоськи».
— Пацан решил, что ты пират, — сказал я. — Он только не придумал, откуда у тебя взялся синяк.
Витька улыбнулся и чуть отвернул лицо. Но мальчишка все равно смотрел на Витьку и строил ему рожи.
Многие, кто не знал Витьку, принимали его за грубого, недалекого паренька. На самом же деле коренастый, с квадратным лицом и тяжелым подбородком Витька имел нежнейшую, легко уязвимую душу. Из нас троих он был самым деликатным и бесхитростно-доверчивым. Внимание мальчишки его смущало.
— Я думал, мать мне поможет, а она подвела, — сказал Витька. — Ты всегда знаешь, что из чего получится. А я никогда. Тыкаюсь, как слепой кутенок. Хочу, как лучше, а выходит хуже.
— Ничего. Поживешь — научишься. Главное — уметь применять на практике диалектический метод.
Мы завернули за угол и чуть не наткнулись на мальчишку. Он стоял, поджидая нас, готовый обратиться в бегство, и уже обеспокоенный тем, что мы не появляемся. Мальчишка взвизгнул и побежал догонять мать. На этот раз он притворился испуганным. Он бежал, подскакивая на одной ноге, оглядывался и смеялся.
Улица спускалась вниз к небольшой площади. На солнце блестели трамвайные рельсы. Возле остановки толпились люди, ожидая трамвай. Знакомый нам дворник-татарин поливал из шланга мостовую. Время от времени он поднимал шланг, и струя воды с шумом врывалась в густую листву деревьев, и сверкающие капли падали с мокрых ветвей. Дворник улыбнулся и пустил нам под ноги тугую струю. Мы высоко подпрыгнули, а дворник засмеялся и стал смывать с булыжной мостовой подсохшую после дождя грязь.
Мы подошли к Сашкиному дому на углу Базарной. Сашка жил на втором этаже над аптекой. Витька сказал:
— Иди один, — и тут же уткнулся носом в афишную тумбу.
У трамвайной остановки плотно, в несколько рядов, стояли курортники. С крыльца Сашкиного дома я в последний раз увидел мальчишку. Он потерял нас из вида, вертел во все стороны головой, а мать тащила его за руку, огибая очередь. Я помахал ему рукой и стал подниматься по лестнице.
7
Дверь хлопнула, как будто ее ударило сквозняком. Сашка даже не оглянулся. Я остановился на несколько ступеней ниже площадки. Сашка сверху смотрел на меня ошалелыми глазами.
— Кошмар! — сказал он и схватился за голову.
В Сашкиной квартире так кричали, что слышно было на лестнице.
— Соня, сколько тебе лет? — спрашивал Сашкин отец. Судя по голосу, он стоял у самой двери.
— Ты что, сошел с ума? Ты не знаешь, сколько мне лет? — кричала из комнаты Сашкина мама.
— Положим, сколько тебе лет, я знаю. Я только не знаю, когда ты поймешь, в какое время мы живем. Твой сын нужен государству — это же его и наше счастье.
— Моим врагам такое счастье! — кричала Сашкина мать. — Пусть себе берет такое счастье этот бандит и его партийная мама…
«Бандитом» был, конечно, я, а «партийной мамой» — моя мама.
— Кошмар! — снова сказал Сашка. Он подталкивал меня в спину. — Она совсем сошла с ума. Этот кошмар продолжается со вчерашнего вечера.
Я не торопился спускаться по лестнице.
— Можешь передать своей маме, — сказал я, — пусть она больше не думает подсовывать мне свое кисло-сладкое жаркое. И вообще не надейся, что я еще хоть раз к вам приду.