Из задних рядов бежали по проходу к сцене. Раньше мы тоже бегали, но сейчас бежать было некуда: в первых рядах аплодировали сидя. Нарядно одетые, чисто вымытые мужчины и женщины в первых рядах знали себе цену. Что-то говорили Катя, Сашка — я не слышал. Они стоя аплодировали и кричали, и на них оглядывались. Женя и Витька тоже стояли, хотя Женя сказала, что ей не нравятся легкомысленные зрелища. Только Инка сидела. Сидела, аплодировала и смотрела на сцену. Потом она встала. Я положил руку на ее плечо. Инка оглянулась. Она как будто меня не видела, а потом вдруг увидела. Глаза ее стали как бывают у провинившихся собак. Я не мог смотреть в ее глаза. Я вспотел, и шелковая рубашка прилипла к лопаткам. Наверное, на рубашке проступили влажные пятна. Я не знал, что делать и как себя вести. Когда Сашка сказал: «Что ни говорите, а он король!» — я крикнул: «А ты идиот!» А когда мужчина в третьем ряду, тот, что сидел в соломенной шляпе, сказал: «Кошачий концерт», я стал бешено аплодировать.
8
Когда мы вышли в парк. Катя и Женя побежали за сцену смотреть, как будут уходить артисты. Они звали Инку, но она не пошла. Инка стояла рядом со мной. Мы оба стояли в полумраке неподалеку от перекрестка двух аллей. Я прислонился спиной к старой акации и закурил. Когда я зажег спичку. Инка сказала:
— Дай мне на минуточку. — Она зажгла сразу две спички. Когда они до половины сгорели. Инка лизнула пальцы и взялась ими за обгоревшие концы. Теперь догорала другая половина спичек. Инка смотрела, как они догорали, и огоньки отражались в ее глазах. — Видишь, мы всегда будем вместе, видишь? — сказала Инка.
Она подняла к моему лицу спички — они обуглились и переплелись. Инка бросила спички и засмеялась.
— Пойдем посмотрим артистов. Пойдем? — сказала она.
На аллее Сашка и Витька разговаривали с Павлом Баулиным. Мимо нас выходили с эстрады и шли к перекрестку аллей. Какая-то женщина говорила:
— Но он просто красавец. У него античный профиль.
Инка чуть повернула голову. Потом посмотрела на меня.
— Очень противно курить? — спросила она. — Когда пойдем домой, дашь мне попробовать.
К перекрестку аллей подошли Катя и Женя.
— Витя, где Инка? — крикнула Женя.
Витька оглянулся, но со света не увидел нас в темноте.
— Она где-то здесь была с Володей, — сказал он.
— Пойду к ним. Неудобно… — сказал я и перешел аллею.
— Где Инка? Женя ее ищет, — сказал Витька.
— Вот идет. — Инка, проходя мимо нас, пристально посмотрела на Павла.
— Совсем запутался. Давайте, профессора, разберемся, — сказал Павел. — Те две — Сашкина и Витькина. А это твоя?
— Дальше что?
— Ничего девочки. Не трогали? Эту рыжую нельзя нетронутой оставлять — по глазам видно. Блондиночку тоже. Блондинки все податливы. А черная на любителя: плоская, как доска.
— Паша, о своей сестре ты бы такое сказал? — спросил Сашка, и у него стал расти нос.
— Обиделся. Я же вам, как своим кровным корешам, советую.
— Возьми свои слова обратно, — сказал Витька.
— Смотри, и тебя повело. Давай разберемся, какие слова обратно брать. Я тут с вами много слов наговорил. Если про корешей, — беру обратно.
— До трех считаю. Раз!.. — сказал Витька.
Павел отступил к подстриженным кустам граната. Руки его медленно согнулись в локтях, а голова стала уходить в плечи.
— Полундра, профессора, — сказал Павел.
Те, кто выходил с эстрады или прогуливался по парку, проходили мимо нас, замолкали и оглядывались. Павел стоял спиной к кустам, а мы полукругом перед ним.
— Два! — сказал Витька.
Павел отступил на полшага к кустам, остро и цепко оглядывая нас. Я посмотрел на его кулаки, и у меня в глазах потемнело. Меня слова Павла почему-то не оскорбили. Мне совсем не хотелось с ним драться. Но драка была неизбежна, и лучше было не смотреть на его кулаки.
Я знал по опыту: перед дракой нельзя думать о последствиях.
— Бить вас неохота. Беру слова обратно. А какие, сами выбирайте, — сказал Павел.
Витька упорно смотрел на Павла. По-моему, его больше всего задело то, что Павел назвал Женю плоской, как доска. А тут еще туфля. Когда жмет туфля, много не надо, чтобы завестись.
На всякий случай я обнял Витьку за плечи и показал Сашке головой, что пора уходить.
— Паша, о женщинах надо говорить чисто. Это не мои слова — это слова Горького, — сказал Сашка.
Мы уходили по аллее, когда к Павлу подошли двое незнакомых нам парней. Один спросил:
— Ты где пропал?
— Знакомых ребят встретил. Поговорили…
— Тех, что ли? Гнал бы их в шею.
Витька оглянулся.
— На шею хозяин есть! — крикнул он.
— Нет, вы видели, он учит нас жить! — сказал Сашка.
Девочек мы нашли у выхода из парка; они разговаривали с Игорем и Зоей. Женя увидела нас, сказала:
— Наконец-то наговорились.
Витька нагнулся и отряхивал совершенно чистые брюки: он всегда стеснялся малознакомых людей. Игорь сказал мне:
— Счастливое совпадение: встретились в вашем городе, а жить будем в моем. Первое время Ленинград покажется сумрачным. А меня утомляет ваше солнце.
Так. Наверное, про Ленинград наболтала им Инка. Хорошо бы все-таки знать, куда мы поедем?
— А мне мало солнца, — сказала Зоя. — Я так соскучилась по солнцу. В Ленинграде идут дожди. Белые ночи и дожди.
Игорь и Зоя жили в квартале от курзала, и мы проводили их до самого дома. Мы отлично знали этот небольшой дом в глубине двора, три года назад его отыскал Витька, и с тех шор адрес дома был вписан в книжку Жениного отца. Конечно, при Игоре никто из нас об этом не вспомнил: Женя не любила, чтобы говорили посторонним о профессии ее отца, как будто худшим в ее отце была его профессия. Жени и Витьки с нами не было — они где-то отстали, — но мы все равно не сказали Игорю, почему нам знаком его дом. Мы вернулись на угол. Подошли Женя и Витька. Витька шел босиком, а туфли торчали из карманов его брюк. У решетки курзала стоял Павел со своими приятелями: наверно, выбирали, с кем бы познакомиться. Из парка выходили я, перейдя освещенный асфальт, исчезали в темноте под деревьями. Мы свернули на 3-ю Продольную. Начало улицы освещалось огнями курзала. Впереди шли девочки. Мы шли быстро. Когда кто-нибудь говорил: «Куда мы так летим?» — мы замедляли шаг, но постепенно снова его ускоряли. Кажется, первым «куда мы так летим» сказал Сашка. Потом это же самое повторял каждый — девочки тоже. Наверное, не мне одному хотелось поскорей остаться вдвоем.
По обе стороны улицы тянулись заборы. Но мы их не видели. Мы только видели между деревьями редкие огни санаториев. В тех местах, где деревья отступали от забора, улица немного светлела. Сашка рассказывал, как он маленьким объелся сахарным миндалем.
— Пять лет смотреть не мог на сахарный миндаль, — сказал Сашка.
— Так я тебе и поверил, — ответил я.
— Сейчас я сам себе не верю.
— Замолчите, — сказала Женя.
Инка возникла передо мной, точно выросла из-под земли. Я ее не увидел, а скорее почувствовал рядом с собой. Катя и Женя тоже стояли.
— Вы ничего не слышали? — спросила Катя.
— Что мы должны были слышать?
— Женщина крикнула, — сказала Женя.
— Тебе не почудилось?
— Сначала Женя услышала, а мы слушали Сашку. А сейчас мы все слышали: на пустыре кричала женщина, — сказала Инка.
Мы не видели друг друга. В темноте поблескивали глаза.
— Веселенькая история, — сказал Сашка.
— Девочки, возвращайтесь к курзалу и ждите нас, — сказал я.
— Мы же можем здесь подождать или до угла дойти — там светло, — сказала Инка.
Улица упиралась в черный провал пустыря. В конце ее по обе стороны мостовой горели электрические лампочки.