Шкура упал прежде, чем Витька его ударил: Витька зацепил его по лицу, когда он уже падал. Шкура лежал на спине.
— Лежачего будете бить? Лежачего? — спросил он.
Витька хватал Шкуру за руки и пытался поднять. Я ему помогал: я понял — Витьке необходимо подраться. Я сказал Шкуре:
— Вставай! Я тебя трогать не буду! Один на один подеретесь.
Шкура не хотел вставать: едва мы его приподнимали, как он снова валился.
— Лежачего будете бить? Лежачего? — спрашивал он.
Витька не мог бить лежачего и заплакал. Он стоял над Шкурой и плакал. Я увел Витьку. Мы спустились к морю, искупались, а потом заснули на песке, пригревшись на солнце, и проснулись, когда вернулись с ночного лова рыбачьи шаланды.
Дома я нашел мамину записку. Она писала, что приходила школьная сторожиха и сказала, что меня вызывает директор. Директора в школе не было: он ушел в гороно. Я бродил по гулким коридорам, заглядывал в пустые классы — из некоторых уже вынесли столы и парты: готовились к ремонту. Тишина противопоказана школе так же, как кладбищу шум. Я посидел в своем классе, за своим столом. Я думал о себе, об Инке, о том, что, когда меня уже здесь не будет. Инка еще будет сюда приходить два года. Я выдвинул ящик стола. Внутри на боковой стенке было вырезано перочинным ножом: «А+Р». За год эта формула чужой любви успела мне примелькаться. Кто они, эти "А" и "Р"? Где они сейчас? Странно, почему я раньше этого не выяснил? Столы и классы переходят в школах по наследству, и узнать, кто был прошлогодним владельцем моего стола, было бы не так-то сложно. Я вытащил из стены гвоздь и выдавил им на дне ящика: «Три года — не пять». Если Инке через год достанется мой стол, ей не придется ломать голову над тем, кто сделал эту надпись, Интересно, что она подумает, когда прочтет ее, и где буду я в это время.
В класс заглянул Юрка Городецкий.
— Я тебя по всей школе ищу. Пойдем скорей, — сказал он.
— Куда?
— В райисполком. Там машина ждет.
— В двух словах: в чем дело? — спросил я.
— Поедем в колхоз «Рот Фронт». Я бы сам поехал, но директор сказал, чтобы ты поехал со мной.
Понятно: новому секретарю не терпелось проявить свой организаторский гений. Лично я предоставил бы ему эту возможность: меньше всего мне хотелось ехать в колхоз. Но, к сожалению, это было не мое личное дело. Немецкий колхоз «Рот Фронт» считался самым богатым в районе. Но председатель колхоза Франц Карлович, человек суровый и хозяйственный, страдал тяжким пережитком: он всех, особенно школьников, подозревал в лени. Я смотрел на Юрку и думал; все у тебя впереди, еще покрутишься, когда на поля вовремя не подвезут пресной воды, а у ребят от жажды языки будут присыхать к небу или когда от сырого молока начнут болеть животы и многие не смогут выходить на работу, а Франц Карлович будет требовать, чтобы выполнялась дневная норма. У него была любимая поговорка: «Даром хлеб кушаль — хорошей жизни не зналь». Правильная, в общем, поговорка. Все дело в том, что понимать под словом «даром». Я понимал, что директор прав, посылая меня с Юркой, но от этого мне было не легче.
— Когда вернемся? — спросил я.
— Быстро. Завтра к обеду будем дома.
Ничего себе быстро. Может быть, «завтра к обеду» для Юрки было быстро, но меня это не устраивало. На всякий случай я поймал во дворе сына сторожихи Сережу.
— У меня к тебе просьба, выполнишь?
Сережа не любил выполнять просьбы, особенно даром.
— Некогда мне, — сказал он.
— Выбери минуту.
— А что делать?
— Нет. Ты наперед скажи, выполнишь?
— Некогда мне. Купаться иду.
— Просто здорово. Тебе как раз по дороге. Морскую улицу знаешь? Дом летчиков знаешь? Инку Ильину знаешь? Так вот: первый подъезд, последний этаж, квартира пятнадцать. Скажешь Инке: Володя уехал в колхоз, вернется завтра к обеду.
— Некогда мне.
Я же не на пляж хожу. Я в порту купаюсь.
— Напрасно. На пляже ты можешь съесть хорошую вафлю мороженого и запить газированной водой с сиропом.
— У меня денег нет.
— О чем ты говоришь: моя просьба — мои деньги. На, бери.
Сережа взял у меня пятнадцать копеек. Этот семилетний пацан знал себе цену. Просто мороз пробегает по коже, когда подумаешь, что из него вырастет. Юрка стоял в воротах и неодобрительно на меня поглядывал. Ничего с тобой не случится: потерпишь.
В колхозе, как я и предполагал, к великому Юркиному огорчению, мы в тот же день обо всем договорились. И не с кем-нибудь, а с самим Францем Карловичем. Обычно он избегал прямых переговоров. Мы объехали на линейке Франца Карловича свекловичное поле. Кормовая свекла так проросла сорняком, что не видно было ботвы. Такого в колхозе «Рот Фронт» я никогда не видел. Франц Карлович то и дело снимал соломенную фуражку и вытирал потный лоб: ему было явно не по себе от такого поля.
— Новый культур. Чужой семян. Негодница, — сказал он.
Стали договариваться о сроках прополки.
— Полторы недели, — сказал Франц Карлович.
Я осмотрел поле. Оно начиналось от дороги на железнодорожную станцию и кончалось на берегу лимана. Чтобы прополоть такое поле, надо было не меньше двух с половиной недель.
— Три недели, — сказал я.
— Три недели! Три недели все умрет, — сказал Франц Карлович.
— Все не умрет. Мы же каждый день будем полоть.
— Две недели, — сказал Франц Карлович.
— Согласны, — ответил Юрка, как будто его кто-то тянул за язык. Я промолчал. Мы поехали в правление. Франц Карлович привязал жеребца у коновязи, а не отправил его в конюшню, — значит, он еще собирался куда-то ехать. В кабинете Франц Карлович предложил, чтобы бригада школьников жила в риге у свекловичного поля. Он предложил это, подписывая какие-то бумаги, которые ему принес бухгалтер. Юрка снова сказал:
— Согласны.
Я подождал, пока Франц Карлович кончил подписывать бумаги.
— Не пойдет, — сказал я.
— Почему? — спросил Юрка. — Очень уж удобно: фронт работ рядом — не надо время на ходьбу терять. Потом на открытом воздухе спать приятно. — Юрке очень хотелось выглядеть солидно. «Фронт работ» — надо же такое придумать! Франц Карлович курил трубку и кивал головой. Никогда не думал, что Юрка такой дурак.
— Понимаешь, Юра, — сказал я. — Рядом с ригой — болото. А в этом болоте почему-то понравилось жить лягушкам. А лягушками, как тебе известно по зоологии, питаются ужи…
Франц Карлович забеспокоился. Он вынул изо рта трубку и сказал:
— Уж мирный животин.
— Правильно. Но девочки почему-то ужей боятся.
— Вот еще, — сказал Юрка. — Нечего идти на поводу настроений. Привыкнут. Зато фронт работ рядом.
— Теоретически все правильно. Но девочки все равно будут визжать, когда уж заползет под одеяло. А утром их не добудишься. Если даже добудишься, они обязательно заснут в поле, и солнечные удары гарантированы. Как хотите, Франц Карлович, а ребят надо разместить в школе или в хлебном амбаре.
— Нет, нет. Час ходьбы до работы.
— На машине десять минут езды, — ответил я. — Потом, Франц Карлович, надо закрепить за нами лошадь: обед и воду мы будем сами возить. В прошлом году достаточно намучились.
— Нет, нет. Это баловство — не работа. Даром хлеб кушаль — хорошей жизни не зналь. Лошадь дай, машину дай — сплошной убыток.
— Франц Карлович, за что колхоз премировал нас в прошлом году?
— Политика.
— Вы же сами говорили, что школьная бригада дала прибыль. Прибыль — это экономика.
— Хорошо. Будет работа как прошлый год — будет лошадь и машина, — неожиданно быстро согласился Франц Карлович. Он, кажется, очень спешил. Мы попрощались на крыльце. Франц Карлович уехал, а Юрка заявил, что должен осмотреть амбар и школу.