- Ты был на съезде, Зураб?
- Это зачем? Съезд церковников, а я, благодарение богу, еще не монах. И Зураб звучно расхохотался.
- Съезд не только монахов, там немало и твоих друзей, - медленно проговорил Саакадзе.
- Э, пусть разговаривают. Все равно, чего не захочу я, того не будет... А я захочу только угодное Моурави.
- А тебе известно, что Дигомское поле постепенно пустеет? Князья убирают чередовых, а мне это неугодно.
- Об этом с тобой буду говорить... Если доверишься мне, князья вернут дружинников.
- Какой же мерой заставишь их?
- Моя тайна, - смеялся Зураб. - Впрочем, такой случай был: князья согласились усилить личные дружины, только Нижарадзе заупрямился: "Если всех на коней посадить, кто работать будет?" А ночью у его пастухов разбойники лучшую отару овец угнали. Зураб снова звучно захохотал. - Сразу работы уменьшилось.
- Подумаю, друг.
- Думать, Георгий, некогда. В Телави Теймураз, желая угодить княжеству, весь тесаный камень, присланный тобою на восстановление кахетинских деревень, повелел передать князьям на укрепление замков: "Дабы тавади Кахети могли нас надзирать, хранить, нам помогать и держать себя под высокою и царственною нашей рукой".
- Ты не ведаешь, Зураб, многие ли из тавади, присвоивших мой дар, были в числе разбойников, угнавших баранту у Нижарадзе?
Зураб нахмурился - опять "барс" унижает княжество, - но тут же перевел на шутку:
- Э, Георгий, пусть камень им будет вместо шашлыка, неразумно портить себе такой праздник...
Тамаду к полуденной еде не выбирали. Веселье начнется послезавтра, в день ангела Русудан, и продлится дважды от солнца до солнца. Поэтому шутили все сразу, пили, сколько хотели, - мужчины в Охотничьей башне, а женщины отдельно, в покоях Русудан.
Среди шума и песен Саакадзе уловил быстрый цокот копыт: нет, это не гость спешит к веселью, - и незаметно вышел. Переглянувшись, за ним выскочили Папуна и Эрасти.
Бешеный цокот приближался, и едва открыли ворота, на взмыленном, хрипящем коне влетел Бежан. Но почему взлохмачены полосы, измята ряса, разорван ворот?!
- Отец, отец! - перескакивая ступеньки, дрожа и задыхаясь, мог только выговорить Бежан, упав на грудь Саакадзе.
Бережно подняв сына, Саакадзе понес его, как младенца, наверх. Там, в своем орлином гнезде, он опустил Бежана на тахту.
Папуна и Эрасти сняли с него промокшую насквозь одежду, измятые, облепленные глиной цаги, облачили в чистое белье и прикрыли одеялом. Бежан ничего не чувствовал - он спал.
А снизу, из покоев Русудан, доносилась нежная песня, песня девичьей любви. Пела Магдана. Перегнувшись через подоконник, Саакадзе увидел могучую фигуру, прислонившуюся к шершавому стволу чинары. Осторожно шагая, Саакадзе спустился в зал к пирующим. Бедный Даутбек, впервые его сердца коснулось пламя любви, но Магдана дочь Шадимана, значит, говорить не о чем... Саакадзе вздохнул и опустился рядом с Зурабом.
- Кто прискакал, мой Георгий?
- Чапар от Мухран-батони, завтра князь здесь будет. Тебя прошу, мой Зураб, прояви внимание к старому витязю, он всегда верен своему слову, и на него мы сможем положиться, когда направим мечи против изменников-князей. Их время придет еще, будем громить совиные гнезда, громить беспощадно...
Неприятный холодок подкрался к сердцу Зураба. Он невольно поежился; вероятно, проклятые мурашки все же забрались под его куладжу.
- Еще раз клянусь, Георгий, на меч Арагви можешь рассчитывать... Скажи, на многих у тебя подозрение?
- Странно, Зураб, в Телави коршуны и шакалы побуждают царя повернуть время вспять, то есть воскресить рогатки - одряхлевшие привилегии княжеской власти, а ты даже не счел нужным там присутствовать.
- Не совсем понимаю тебя, брат мой. Нет дела мне до крикунов! Я свое проведу...
Может, потому и не поехал, чтобы тебе угодить...
Саакадзе не ответил. "Все ясно: Зураб знает, чего добиваются князья в Телави, но то ли не сочувствует этому, то ли, не желая ссориться со мною, поручил Цицишвили говорить за него...
Яркая звезда сорвалась с побледневшего небосклона и упала где-то за окном. Бежан открыл глаза, задрожал и до боли сжал голову... И сразу все пережитое вновь предстало пред ним.
Под покровом кахетинских лесов таится Алавердский монастырь. В большой палате собралось высшее духовенство, князей не было, а царь хотя и прибыл в монастырь, но для беседы уединился с приближенными советниками.
Решались дела церкви, но не они привлекли собравшихся: не все ли равно - строить в этом году женский монастырь святой Магдалины или подождать до будущей весны? Отправить шестьдесят монахов по городам за сбором марчили для новой иконы или ограничиться тридцатью? Более важное предстояло обсудить: разумно ли архиепископу Феодосию примкнуть к послам-князьям, с пышной свитой направляющимся в Московию?
И тут, "яко огни в преисподней", разгорелись страсти. Большая половина архипастырей настаивала на совместном с князьями посольстве: война - мирское дело. Другие, опасливые, ссылались на доводы Моурави: не дразнить преждевременно "льва Ирана". А потом то ли воспользовались предлогом, то ли у многих в душе накипело, то ли толкнула зависть к возвысившимся у католикоса и отмеченным милостями царя, - но посыпалось столько ядовитых слов, столько обличительных речей, что Бежан невольно приоткрыл окно в палате и прислонил влажный лоб к косяку. И как раз в тот миг Трифилий обозвал благочинного Феодосия - прости, господи! - "слепым ежом", а Феодосий благочинного Трифилия - "увертливым ужом". И, оба красные, с воспаленными глазами и трясущимися руками, так громили и обличали друг друга, что чудилось, вот-вот дойдут до рукопашной.
Вдруг Трифилий разом успокоился и, пристойно усевшись на свое место, оправил рясу и благодушно протянул:
- Преподобный Феодосий, поезжай с богом и предстань, окруженный пышной свитой князей, во славу божию, перед русийским царем с челобитной о военной помощи против персов. И вкусишь пользу на благо иверской церкови! Опять же не забудь на открытом приеме лично преподнести самодержцу Русии и его ближним людям подарки от царя Теймураза. И восхитятся лазутчики шаха Аббаса! Он - да будет ему огнем дорога! - тоже сейчас торопится в Московию для передачи подарков и скрепления военной и торговой дружбы...
В палате, внезапно потемневшей, воцарилась такая тишина, что Бежан расслышал стрекотанье кузнечика, запутавшегося в густой траве.
"Что со мною? - беспокойно думал Феодосий. - Или воспользовавшийся моей гордыней дьявол толкает меня на погибель? Увы, антихрист ужалит сперва Кахети. Почему же подвергаю опасности Алавердский монастырь? А себя почему?! Воистину, если господь хочет наказать, он раньше всего отнимет разум..."
Ударил колокол. Архипастыри облегченно перекрестились и смиренно направились в трапезную принять полуденную пищу и предаться краткому сну.
Но Феодосию было не до сладостных сновидений... Он едва коснулся жареного каплуна и почти не пригубил наполненного янтарным вином кубка. Сначала он долго шептался в келье с Трифилием: имя царя Симона сплеталось с именем Шадимана, потом имя шаха сплеталось с именем Шадимана. И испуганный Феодосий поспешил к царю Теймуразу.
Когда архипастыри снова собрались в палате, Феодосий громко объявил, что светлый царь Теймураз возжелал, чтобы посольство было духовное, тайное и малое, и должно оно представиться патриарху Филарету и челом бить о церковных делах, а о каких - огласке не подлежит.