Покорно опустив голову, Николенька притворно вздыхал и соглашался во всем:
- Будет по-твоему, батюшка!
А внутри него каждая жилочка трепетала от радости. Ему хотелось вскочить и пуститься в пляс, но юнец сдержал себя. Он уже мечтал о предстоящем путешествии и мыслями был в Санкт-Петербурге, но покорно слушал старика, который внушал.
- Кланяйся матушке государыне да поблагодари за всех Демидовых!
- Поблагодарю и поклонюсь! - охотно кивнул головой Николенька.
- Слушайся управляющего нашей санкт-петербургской конторой Павла Даниловича Данилова. Он есть главный опекатель добра нашего! Поберегись, сын мой, мотовства! Сие приводит к разорению и бедности! - продолжал внушать Демидов.
- Буду слушаться, батюшка, господина Данилова и поберегусь.
- Данилов не господин, а холоп наш! - сердито перебил Никита Акинфиевич. - А с холопами надо себя держать высоко и вызывать к себе почтение, господин гвардии сержант! - Он поднял перст и, довольный, рассмеялся.
Николенька покраснел от удовольствия, что батюшка впервые назвал его по чину. Был весьма счастлив и Никита Акинфиевич: сбылось то, о чем он сам мечтал в младости: сын его, наравне со знатными отпрысками империи, состоит в гвардии. Это сильно льстило старику. Он обмяк, прищурил лукавые глаза на сына:
- Небось побегать хочешь впоследне по заводу?
- Хочу, - чистосердечно признался Николенька.
- Иди, - отпустил его отец.
Угловатый, загорелый Николенька проворно вскочил и устремился из горницы. Выйдя из отцовского кабинета, он сразу повеселел и запрыгал по обширным паркетам. Из светелки на шум спустилась мисс Джесси. Она укоризненно взглянула на питомца, но тот вдруг вытянулся по-строевому, стал грозен и прокричал на весь зал:
- Смирно! Руки по швам! Глаза на-ле-во! Сержант лейб-гвардии Семеновского полка шествует.
У мисс испуганно округлились глаза, и на них навернулись слезы.
- Вы варвар! - укоризненно пожаловалась она. - Мы скоро расстаемся, а вы...
Она не договорила и приложила к мокрым ресницам платок. Костлявая англичанка выглядела жалко, но у здорового Николеньки не было жалости. Он небрежно махнул рукой и на ходу бросил ей:
- Как всегда, вы очень сентиментальны, мисс...
Ему хотелось скорей вырваться из этих опостылевших стен, где за каждым его шагом следили, делали бесконечные замечания, где только и разговоров, что о рудах да о железе!
"Я есть главный демидовский корень! Погодите, я покажу вам, как надо жить!" - с гордостью подумал про себя Николенька...
Между тем Никита Акинфиевич после глубоких раздумий избрал среди дворовой челяди дядьку для отбывающего в столицу сынка. Несколько лет Николеньку обучал русской словесности дьячок домовой церкви - крепкий, жилистый Филатка. Церковный служака вел себя хитро, замкнуто и отличался страшной скупостью. Про него сказывали, что он носил червонцы зашитыми в шейный платок. От хмельного дьячок упорно уклонялся, держался всегда трезво и рассудительно. Это и понравилось Демидову.
"Такой скареда не подведет, юнца обережет от соблазнов. Скупость достоинство человека. Копейка за копейкой бежит, глядишь - и рубль в кармане! Пусть Николай перенимает, как надо беречь добро!" - решил Никита Акинфиевич.
Хозяин вызвал дьячка к себе в кабинет. Тот робко переступил порог, опасливо огляделся. Демидов зорко осмотрел приглашенного.
- Чирьями не болеешь? Тайную хворость какую-либо не скрываешь? - вдруг пытливо спросил он дьячка.
- Что вы, Никита Акинфиевич! Помилуй бог! - взволновался церковный служитель. В уме у него мелькнула догадка о доносе. "Кто же чернить задумал меня перед хозяином?" - в тревоге подумал дьячок.
Демидов взял его за руку и подвел к окну.
- Ну, милок, раздевайся!
Филатка испуганно покосился на хозяина, взглянул на окно.
"Помилуй бог, не худое ли задумал старый пес? Демидовы - они, брат, такие!" - со страхом подумал он, но покорился и, поеживаясь от неловкости, разоблачился.
Дьячок был статен, сухопар, телом чист и бел.
- Гож! - облегченно вздохнул Никита Акинфиевич.
- Батюшка! - вдруг спохватился и бросился голым в ноги хозяину дьячок. - Неужто под красную шапку надумали сдать? А известно вам, сударь, что духовные лица законом ограждены от солдатчины?
- Молчи! - прервал его сердито Демидов. - Не о том идет речь! Одевайся!
Филатка облачился и все еще стоял среди комнаты в недоумении.
Никита Акинфиевич опустился в кресло и, положив на стол большие руки, вразумительно сказал:
- Надумал я дядькой тебя к наследнику приставить. Поедешь ты с ним в Санкт-Петербург. Угодно ли тебе служить моему единственному дитяти?
- А мне, сударь, все едино, что богу служить, что господину, лишь бы в убытке не был! - просто ответил дьячок.
- В убытке не будешь! - подтвердил Демидов. - Гляди, самое дорогое вручаю на попечение тебе!
- Много довольны будете, сударь! От мирских соблазнов ваше чадо, ей-ей, сохраню, Никита Акинфиевич!
Однако хозяин не довольствовался одними пустыми обещаниями: он подвел Филатку к образу и поставил его на колени.
- Клянись! - строго предложил дьячку Демидов. - Клянись беречь моего сына как зеницу ока и наставлять его на трудном житейском пути!
- Клянусь! - торжественно сказал дьячок и, положив крестное знамение, пообещал: - Крепче жизни буду охранять отрока Николая и на путь истины бескорыстно и благолепно наставлять!
После этого Демидов успокоился и отпустил дядьку:
- Ну, иди и готовься в дорогу...
Наконец настал день отъезда. К этой поре подоспели крепкие заморозки, горные леса сбросили последний багряный лист, а дороги установились твердые и надежные. Путешествие предстояло совершить "на долгих" Собирая коней в путь, их загодя откормили, объездили. На день вперед отправили обоз со съестным и поваром, чтобы приготовлять на привалах и ночлегах обеды и ужины для молодого заводчика. Дьячок Филатка составил опись всего имущества Николая Никитича и упрятал ее в ладанку. Такая заботливость понравилась Демидову.
Призвали священника, и он вместе с дьячком торжественно отслужил напутственный молебен. Демидов стоял рядом с сыном, одетый в мундир, при всех орденах и регалиях, пожалованных государыней. Поодаль от него стояла дворовая челядь, учителя, мисс Джесси и приказчик Селезень. Долго и торжественно молились, а после молебна демидовская стряпуха поднесла всем по чарке.
- Чтобы дорожку сгладить, чтобы добром поминали молодого хозяина! объявил Селезень.
После полудня Николай Никитич отбыл из отцовской вотчины...
В экипаже, обитом мехом, было уютно, и, как ни буянил на дороге ветер, Демидову было тепло. Уральские горы постепенно уходили назад, заволакиваясь синью. Окрест лежали серые унылые деревушки. К вечеру навстречу показался бесконечный обоз. Головной воз поднимался на соседний холм, а последние подводы терялись в дальнем перелеске. Молодой Демидов загляделся на проезжающих.
"Что за люди? Куда едут в такую глухую пору?" - подумал он.
Впереди обоза трусил на сивой кобыле старик капрал в ветхом, выцветшем мундире, а между телег на холодном осеннем солнце скупо сверкали штыки. На подводах сидели мужики в рваных сермягах, в истоптанных лаптях. У многих за поясом торчали топоры, у некоторых в руках были пилы, завернутые в грязные тряпицы.
- Кто это? - спросил Николенька и, не дожидаясь ответа, выскочил на дорогу.
Хотелось поразмять ноги и порасспросить проезжих. Демидов подбежал к первому возу и отшатнулся. На телеге непокрытыми лежали два мертвеца со скрещенными на груди руками. Закрытые глаза покойников запали, носы заострились, и лица их казались пыльными, серыми.