А если в положенный час гудок молчит, то вы отмечаете: «Сегодня воскресенье». А если человек не пройдет, вы
говорите: «Что то с ним случилось, уж не заболел ли?»
Судья смотрел на Мегрэ маленькими, живыми и коварными глазками, явно намереваясь позлить или проучить его.
– Все это я знаю… – пробурчал он, похрустывая иссохшими пальцами. – Я был судьей, еще когда вы под стол пешком ходили.
– Когда певчий проходил…
– Я слышал его шаги. Вы хотите, чтобы я признал именно это?
– А если он не проходил?
– Могло случиться и так. Но могло быть и иначе.
– А вчера?
Может быть, Мегрэ ошибался? Но ему показалось, что старый судья насупился и что на лице его застыла почти неуловимая злобная гримаса. Разве старики не сердятся, как
дети? Разве не находит на них такое же ребячливое упрямство?
– Вчера?
– Да, вчера.
Вопрос повторяют, чтобы выиграть время и принять решение.
– Я ничего не заметил.
– Ни того, что он прошел мимо.
– Нет…
– Ни того, что не проходил?..
– Нет…
В одном случае из двух он лгал – для Мегрэ это было ясно. Он продолжал допытываться:
– Никто не пробегал мимо ваших окон?
– Нет.
На этот раз тон был уверенный: старик не лгал.
– Вы не слышали никакого необычного шума?
– Нет.
Все то же решительное и как будто торжествующее «нет».
– Ни шагов, ни шума, какой слышишь, когда человек падает, ни хрипа?
– Ровно ничего.
– Благодарю вас.
– Не за что.
– Зная, что вы были судьей, я, разумеется, не спрашиваю вас, готовы ли вы повторить сказанное под присягой.
– Когда вам угодно, – с каким то радостным нетерпением заявил старик.
– Прошу извинить за беспокойство, господин судья.
– Желаю вам успеха в расследовании, господин комиссар.
Старуха явно подслушивала за дверью; она стояла на пороге и, проводив комиссара, закрыла за ним дверь.
В эту минуту, окунувшись в повседневную жизнь мирной улицы, Мегрэ испытывал странное чувство. Ему казалось, будто его мистифицировали, и в то же время он поклялся бы,
что судья солгал ему только раз – промолчав.
И вместе с тем ему временами чудилось, что он близок к разрешению необычайно странной, трудноуловимой и неожиданной загадки, что для этого надо сделать лишь ничтожное
усилие, но сделать его он – увы! – не может. И снова вспоминался мальчишка, и снова возникал перед глазами сморщенный старик. Что же их связывало?..
Потом, неторопливо набив трубку, он направился домой.
Глава 2
Отвар мадам Мегрэ и трубка комиссара
Ворох простынь и одеял зашевелился, высунулась рука, и на подушке появилось красное потное лицо – лицо комиссара Мегрэ.
– Дай ка мне термометр! – буркнул он.
Госпожа Мегрэ склонилась над шитьем, приоткрыв оконную штору и пытаясь что то разглядеть в потемках. Она со вздохом встала и повернула выключатель.
– Я думала, ты спишь. Ведь не прошло и получаса, как ты измерял температуру.
Зная по опыту, что возражать бесполезно, она встряхнула градусник и сунула ему в рот.
Однако он успел спросить:
– Никто не приходил?
– Ты бы услышал. Ведь ты же не спал.
Видимо, на несколько минут он все же задремал. И разбудил его проклятый бесконечный перезвон, вырвавший его из оцепенения.
Жили они теперь не у себя дома, не в Париже, а в провинциальном городе. Мегрэ предстояло пробыть здесь не меньше полугода, и госпожа Мегрэ не могла допустить, чтобы муж
питался в ресторанах, поэтому недолго думая последовала за ним.
Вот тогда то они сняли меблированную квартиру в верхней части города.
Обои в цветочках, громоздкая мебель, скрипучая кровать. Зато их соблазнила эта тихая улочка, где, по словам хозяйки госпожи Данс, не пробежит и кошка. Правда, госпожа
Данс забыла добавить, что первый этаж был занят молочной и поэтому тяжелый запах сыра царил во всем доме.
Не сказала она и о том, что дверь молочной снабжена была не звонком или колокольчиком, а каким то хитрым аппаратом из металлических трубок, который всякий раз – стоило
открыть дверь – издавал протяжно унылый перезвон. Мегрэ узнал об этом только сейчас, когда днем остался дома.
– Сколько? Тридцать восемь и пять?
– Сейчас у тебя тридцать восемь и восемь…
– А вечером будет тридцать девять.
Мегрэ был в ярости. Он злился всякий раз, когда болел, и сейчас мрачно посматривал на госпожу Мегрэ: ведь она ни за что не выйдет из комнаты, а ему так хотелось бы
выкурить трубочку.
Дождь все лил и лил, мелкий, моросящий дождь, что тихо и тоскливо стучит в окошко, создавая впечатление, будто живешь в каком то аквариуме. Лампочка без абажура, висящая
на длинном шнуре, заливала комнату ярким светом. И нетрудно было представить себе бесконечные пустынные улицы, освещенные окна домов, людей, метавшихся из угла в угол,
словно рыбки в аквариумах.
– Ты сейчас выпьешь еще чашку отвара… Это, вероятно, была уже десятая, считая с полудня. Теперь ему снова нужно было хорошенько пропотеть, чтобы простыни превратились
чуть ли не в компресс. Он подхватил грипп в то холодное утро, когда ждал Жюстена у школы, а может тогда, когда блуждал по улицам. Вернувшись в десятом часу в свой
кабинет и машинально помешивая угли в камине, он почувствовал озноб. Затем бросило в жар. Брови покалывало. Поглядев на себя в огрызок зеркала, висевший в туалете, он
увидел перед собой большие блестящие глаза.
Да и трубка не имела обычного вкуса, а это было плохим признаком.
– Скажите, Бессон, вы могли бы продолжить следствие по делу певчего, если я случайно не приду после полудня?
И Бессон, воображающий, что он хитрее других, ответил:
– Неужели, шеф, вы думаете, что можно всерьез говорить о каком то деле певчего?
Да хороший следователь давным давно поставил бы на нем точку!
– И тем не менее вы будете наблюдать за улицей Святой Катерины. Поручите это своим агентам, ну хотя бы Валлену…
– На тот случай, если труп вдруг объявится прямо перед домом судьи?
Мегрэ чувствовал себя скверно, спорить не стал и с трудом отдал последние распоряжения.
– Составьте для меня список обитателей этой улицы. Это нетрудно сделать… улица не длинная.
– Допрашивать опять мальчишку?
– Нет…
…И вот сейчас его снова окатила горячая волна. Он чувствовал, как по телу бегут капли пота; есть не хотелось, клонило ко сну, но заснуть мешал бесконечный раздражающий
перезвон медных трубок в молочной.
Он был в отчаянии: разве можно сейчас болеть! Раздражало и то, что госпожа Мегрэ неотступно стерегла его, не разрешая выкурить трубку. Хоть бы на минутку сходила в
аптеку за лекарствами! Но она, конечно, уже запаслась всем необходимым.
Да, он был в отчаянии и все же иногда, закрывая глаза, чуть ли не с наслаждением испытывал какую то необычную легкость и, забывая о грузе лет, предавался давним
ощущениям, пережитым когда то в детстве.
И будто вновь видел юного Жюстена, его бледное, но решительное лицо. Все возникающие перед ним образы – расплывчатые и нечеткие – не были связаны с повседневными делами
и, однако, чем то настойчиво напоминали о настоящем.
Странно, но он мог бы, например, описать почти в точности комнату Жюстена, хотя никогда ее и не видел, – железную кровать, будильник на ночном столике.