Но только…
Без капли смущения он взял стул и сел напротив господина Формери, по ту сторону стола. И сухо объявил:
— Есть одно-единственное «но», и вот в чем оно состоит. Знайте же, сударь мой, что вопреки всей видимости, несмотря на все ваши намерения, у меня нет ни малейшей охоты тратить даром свое время. У вас — ваши дела… У меня — мои… Вам платят за исполнение ваших задач. Я сам выполняю свои… и сам себе за это плачу. Так вот, дело, которым я теперь занят, — одно из тех, которые не терпят, чтобы от них отвлекались хотя бы на минуту. Я не могу допустить ни секундного промедления в подготовке и осуществлении действий, которые должны привести к успеху. Итак, продолжаю, — поскольку вы временно принуждаете меня вертеть большими пальцами между четырьмя стенами тюремной камеры, — двоим, господа, вам двоим поручаю я обеспечение моих интересов. Вы меня, надеюсь, поняли?
Он встал и стоял перед ними в вызывающей позе, с выражением презрения на лице; и сила убеждения, подавляющее волю воздействие этого человека были таковы, что оба собеседника не посмели его прервать.
Господин Формери нашел наконец выход в новом припадке смеха, — словно сторонний наблюдатель, готовый позабавиться происходящим:
— Есть над чем посмеяться!.. Животики надорвешь!..
— Будете вы смеяться или нет, сударь, так оно и случится. Мой процесс, расследование вопроса о том, убивал я Альтенгейма или нет, розыск моих предыдущих дел, былых правонарушений и преступлений, — вот оно, то великое множество пустышек, которыми я дозволяю вам развлечься, лишь бы, при всем этом, вы ни на минуту не теряли из виду вашей главной миссии.
— Которая состоит в том?.. — спросил господин Формери, все еще хорохорясь.
— Которая состоит в том, чтобы вы заменили меня в доведении до конца дела Кессельбаха и, в частности, разыскали некоего Штейнвега, германского подданного, похищенного и содержавшегося в заключении покойным бароном Альтенгеймом.
— Это что еще за история?
— Эта история — одна из тех, которые я оставлял для себя самого, когда был еще… когда считал себя еще, вернее, господином Ленорманом. Эта же история частично произошла в моем кабинете, неподалеку отсюда, и Вебер не мог об этом не знать. В двух словах: старик Штейнвег знает правду о таинственном проекте, которым занимался господин Кессельбах, и Альтенгейм, тоже шедший по этому следу, захватил названного Штейнвега и куда-то его упрятал.
— Нельзя куда-то упрятать человека вот так, без следа. Где-то он должен быть, этот Штейнвег.
— Разумеется.
— И вы знаете, где он?
— Знаю.
— Любопытно бы и нам…
— В номере двадцать девять, вилла Дюпон.
Господин Вебер пожал плечами.
— Значит, у Альтенгейма? В том особняке, в котором он жил?
— Да.
— Вот как можно верить вашим глупостям! Я нашел названный вами адрес в кармане у барона. Час спустя особняк был занят моими людьми.
Люпэн вздохнул с облегчением.
— Вот поистине добрая весть! А я уже опасался вмешательства сообщника, того, до которого не сумел добраться, и нового похищения Штейнвега. А слуги барона?
— Исчезли еще раньше.
— Надо думать, их предупредили по телефону. Но Штейнвег находится там.
Господин Вебер нетерпеливо возразил:
— Там никого нет. Повторяю вам, мои люди не покидали особняка.
— Господин заместитель шефа Сюрте, поручаю вам самолично провести обыск в вилле Дюпон, — сказал Люпэн. — Завтра представите мне отчет об этой операции.
Господин Вебер пожал опять плечами, не отзываясь на эту наглость.
— У меня полно более срочных дел…
— Господин заместитель шефа Сюрте, более срочного дела не существует. Если вы станете медлить, все мои планы рухнут. Старый Штейнвег никогда не заговорит.
— Почему же?
— Потому что он умрет с голоду в следующие сутки, самое большое — двое суток, если вы не дадите ему поесть.
III
— Это серьезно… Это уже звучит серьезно… — молвил господин Формери после недолгого раздумья. — Но, увы…
Он усмехнулся.
— Но, увы, ваши рассуждения сводятся на нет важной ошибкой.
— Да ну! Какой же?
— Той, что все это, мсье Люпэн, — огромное надувательство… Что поделаешь? Я начинаю разбираться в ваших фокусах, и чем они туманнее, тем меньше я им доверяю.
— Идиот, — пробормотал Люпэн.
Господин Формери встал.
— Итак, переходим к делу. Как вы поняли, это был чисто формальный допрос, предварительная встреча двух дуэлянтов. Теперь, когда шпаги скрещены, не хватает только обязательного свидетеля для такой схватки — вашего адвоката.
— Ба! Разве без него нельзя обойтись?
— Никак нельзя.
— Беспокоить мэтра ради таких малозначительных, в сущности, дебатов?
— Придется.
— В таком случае выбираю мэтра Кимбеля.
— Председателя? В добрый час, у вас будет отличная защита.
Первая встреча была окончена. Спускаясь по лестнице Мышеловки между обоими Дудвилями, заключенный произнес отрывистыми, повелительными фразами:
— Вести наблюдение за домом Женевьевы… Четыре человека у ее жилья… У госпожи Кессельбах — тоже. Обе подвергаются опасности… В вилле Дюпон состоится обыск; вы должны присутствовать. Если Штейнвега обнаружат, устройте дело таким образом, чтобы он не проговорился… Если потребуется — щепотку порошка, пусть поспит…
— Когда будете на свободе, патрон?
— Сегодня ничего не придумаешь… Впрочем, никакой спешки нет… Я — на отдыхе…
Внизу его сразу окружили городские полицейские, ожидавшие у машины.
— Домой, ребята! — скомандовал им Люпэн. — И побыстрее, у меня назначена встреча со мною же, ровно на два часа.
Переезд состоялся без инцидентов.
Вернувшись в камеру, Люпэн написал большое письмо с подробными указаниями для братьев Дудвиль и еще два послания. Одно из них было адресовано Женевьеве:
«Вы знаете теперь, Женевьева, кто я такой, и поймете, почему я скрывал от Вас имя человека, который дважды уносил Вас, совсем еще маленькой, на руках. Я был другом Вашей матери, другом далеким, чья двойная жизнь для нее оставалась тайной, но на которого она всегда могла рассчитывать. Поэтому перед своей кончиной она написала мне несколько слов и попросила позаботиться о Вас.
Как бы ни был недостоин Вашего уважения, Женевьева, я сохраню свою преданность Вам. Не изгоняйте меня совсем из Вашего сердца.
Арсен Люпэн».
Второе письмо было предназначено Долорес Кессельбах.
«Только собственные интересы привели вначале князя Сернина к госпоже Кессельбах. Но безграничное стремление быть ей преданным удержало его близ нее. Сегодня, когда князь Сернин — не более, чем Арсен Люпэн, он просит госпожу Кессельбах не лишать его права защищать ее издалека, как предоставляют защиту кому-нибудь, кого больше не суждено увидеть».
На столе лежало несколько конвертов. Люпэн взял один, затем — второй; протянув руку за третьим, он с удивлением заметил листок белой бумаги; к листку были приклеены слова, очевидно, вырезанные из газеты. Он разобрал:
«Борьба против Альтенгейма тебе не удалась. Отступись от этого дела, и я не стану препятствовать твоему побегу.
Подписано: Л.М».
Люпэна снова охватили отвращение и ужас, которые внушало ему это безымянное, таинственное существо, — то крайнее омерзение, которое испытываешь, прикоснувшись к ядовитой твари, к гаду.
«Опять он! — подумал Арсен Люпэн. — Даже здесь!»
Это вызывало у него подлинный страх; в воображении снова возникал темный образ враждебной силы, такой же могущественной, как его собственная; располагавшей огромными возможностями, которые он не мог себе даже представить.
Он сразу подумал о своем надзирателе.