— Еще бы, — сказал полковник. — Тебя отошлют в тыл вместе с рапортом в одиннадцати экземплярах — и все одиннадцать я подпишу собственноручно.
— А ты многих разжаловал?
— Порядочно.
В бар вошел портье; он нес портрет в большой раме, лавируя между столиками, как яхта, поднявшая слишком много парусов.
— Возьмите два стула и поставьте их вон туда, — сказал полковник младшему официанту. — Смотрите, не заденьте холст. И придерживайте портрет, не то он упадет. — Повернувшись к девушке, он заметил: — Раму надо будет сменить.
— Знаю, — сказала она. — Но я ее выбирала. Увези его без рамы, а на будущей неделе мы купим другую, получше. А теперь смотри на портрет. Не на раму. Смотри. Говорит он что-нибудь обо мне или нет?
Портрет был хорош — не ремесленный, не холуйский, не манерный и не архисовременный. Вот так бы, наверно, писали наших возлюбленных Тинторетто или, на худой конец, Веласкес, если бы жили среди нас. Однако это не было подражанием ни тому, ни другому. Просто великолепный портрет — они еще попадаются в наше время.
— Поразительно, — сказал полковник. — Вот молодец! Портье и младший официант держали портрет, заглядывая сбоку. Gran Maestro не скрывал своего восхищения. Двумя столиками дальше сидел американец и пытался определить своим журналистским глазом, кто написал этот портрет. Ко всем остальным портрет был повернут тыльной стороной.
— Поразительно, — сказал полковник. — Но ты не можешь делать мне таких подарков.
— Я его уже тебе подарила, — сказала девушка. — Хотя я знаю, что волосы у меня никогда не доставали до плеч.
— А мне кажется, что доставали.
— Если хочешь, я попробую их отрастить.
— Попробуй, — сказал полковник. — Ах ты, чудо мое. Я так тебя люблю. Тебя и ту, что там, на холсте.
— Можешь сказать это громко. Я уверена, что официантов ты не удивишь.
— Отнесите холст наверх, в мой номер, — сказал полковник портье. — Большое спасибо, что вы его нам показали. Если цена будет сходная, я его куплю.
— Цена сходная, — заметила девушка. — А может, сказать им, чтобы они пододвинули стулья вместе с портретом к твоему земляку? Давай устроим для него специальный просмотр. Gran Maestro сообщит ему адрес художника, и твой земляк посетит его мастерскую.
— Это очень красивый портрет, — сказал Gran Maestro. — Но его надо отнести в номер. Не следует давать воли шампанскому.
— Отнесите его в мой номер.
— Ты забыл сказать: «пожалуйста».
— Спасибо, что ты это заметила. Портрет меня так взволновал, что я не отвечаю за свои слова.
— Давай не будем ни за что отвечать.
— Идет, — сказал полковник. — Пусть за все отвечает Gran Maestro. Он всегда за все отвечал.
— Нет, — сказала девушка. — Он сказал это не только из чувства ответственности, но и со зла. Знаешь, в каждом из нас в этом городе сидит что-то злое. Может, он не хотел, чтобы тот человек даже краешком глаза заглянул в чужое счастье.
— Каким бы оно ни было.
— Я научилась этому выражению у тебя, а теперь ты перенял его у меня.
— Так обычно и бывает, — сказал полковник. — Что наживешь в Бостоне, потеряешь в Чикаго.
— Не понимаю.
— Этого, пожалуй, не объяснишь, — сказал полковник. — Хотя нет, — добавил он, — почему же? Объяснять — это главное в моем ремесле. Кто сказал, что нельзя объяснить? Знаешь, это как в футболе. Те, что выигрывают в Милане, проигрывают в Турине.
— Я не люблю футбола.
— Я тоже, — сказал полковник. — Особенно матчи между командами армии и флота. И когда футбольные термины употребляют наши военные шишки. Правда, им тогда самим легче понять, о чем они говорят.
— Сегодня нам с тобой будет хорошо. Как бы там ни было.
— Давай захватим с собой эту бутылку.
— Давай, — сказала девушка. — И бокалы побольше. Я скажу Gran Maestro. Возьмем пальто и пойдем.
— Хорошо.
Я только приму лекарство, распишусь на счете, и мы пойдем.
— Жалко, что я не могу принимать за тебя лекарство.
— Нет уж, черт возьми, лучше не надо, — сказал полковник. — Мы сами выберем гондолу или скажем, чтобы наняли какую попало?
— Давай рискнем. Пускай выбирают они. Что мы теряем?
— Терять нам, пожалуй, нечего. Совсем, пожалуй, нечего.
ГЛАВА 13
Они вышли через боковой подъезд на imbarcadero, и в лицо им сразу ударил ветер. Свет из окон отеля падал на черную гондолу, и вода казалась зеленой. «Она красива, как хорошая лошадь или как летящий снаряд, — подумал полковник. — Почему я раньше не замечал, до чего гондолы красивые? Какие нужны были руки и глаз, чтобы создать такую соразмерность линий!» — Куда мы поедем? — спросила девушка. Ее тоже освещали лучи, падавшие из подъезда и окон отеля; она стояла у причала, возле черной гондолы, волосы ее развевал ветер, и она была похожа на статую на носу галеры. «И не только лицом», — думал полковник.
— Давай прокатимся по парку, — сказал полковник. — Или через Булонский лес. Пускай он свезет нас в Эрменонвиль.
— А мы с тобой поедем в Париж?
— Конечно! — сказал полковник. — Попроси его, чтобы он часок покатал нас там, где полегче грести. Мне не хочется мучить его на таком ветру.
— От этого ветра вода очень поднялась, — сказала девушка. — Кое-где в наших любимых местах нельзя будет проехать под мостами. Можно, я скажу ему, куда нас везти?
— Конечно, дочка. Поставьте ведерко со льдом в лодку, — сказал полковник младшему официанту, который вышел их проводить.
— Gran Maestro просил передать, что эта бутылка — вам в подарок.
— Поблагодарите его хорошенько и скажите, что это невозможно.
— Пусть сначала выгребет против ветра, а потом я знаю, куда мы поедем, — сказала девушка.
— Gran Maestro послал вам еще это, — сказал официант.
Он подал старое армейское одеяло. Рената разговаривала с гондольером — волосы ее трепал ветер. На гондольере был толстый синий морской свитер; голова у него тоже была не покрыта.
— Передайте ему от меня большое спасибо, — сказал полковник.
Он сунул официанту в руки бумажку. Тот вернул деньги.
— Вы мне уже подписали чаевые на счете. Ни вы, ни я, ни Gran Maestro еще с голоду не помираем.
— А как насчет жены и bambini?
— У меня их нету. Ваши средние бомбардировщики разбили наш дом в Тревизо.
— Обидно.
— Вы тут ни при чем, — сказал официант. — Вы были такой же пехтурой, как и я.
— И все равно обидно. Разрешите мне вам это сказать?
— Пожалуйста, — сказал официант. — Но разве это поможет? Счастливо, полковник. Счастливо, сударыня.
Они спустились в гондолу, и сразу же началось всегдашнее волшебство: послушная лодка вдруг качнулась у них под ногами, потом они стали усаживаться в темноте, потом пересели, когда гондольер принялся горланить и чуть накренил лодку, чтобы легче было править.
— Ну вот, — сказала девушка, — теперь мы дома, и я тебя люблю. Поцелуй меня, пожалуйста, чтобы я знала, как ты меня любишь.
Полковник прижал ее к себе, она закинула голову, и он целовал ее, пока от поцелуя не осталось ничего, кроме горечи.
— Я люблю тебя.
— Что бы это ни значило, — прервала она его.
— Я люблю тебя и знаю, что это значит. Портрет красивый. Но что же тогда ты сама?
— Дикарка? — спросила она. — Растрепа? Неряха?
— Нет.
— Неряха — одно из первых слов, которому я выучилась от гувернантки. Так говорят, когда плохо причешешься. А лентяйка — это когда на ночь проведешь по волосам щеткой меньше ста раз.
— Я сейчас проведу рукой, и они растреплются еще больше.
— Раненой рукой?
— Да.
— Но мы не так сидим. А ну-ка, поменяемся местами!
— Ладно. Вот это разумный приказ, ясный и понятный.
Они очень веселились, пересаживаясь и стараясь не нарушить равновесие гондолы.