— Но вы же могли все ему объяснить.
— Прямо так, с места в карьер? О чем вы говорите, дорогой господин Табаре! — с горькой насмешкой ответил адвокат. — Похоже, экзамен этот я выдержал: моя чёрная пара и белый галстук сделали своё дело. Швейцар подвёл меня к разряженному слуге, с которым мы пересекли двор и вошли в пышный вестибюль, где на банкетках зевало несколько лакеев. Одному из них меня препоручили.
Он повёл меня по роскошной лестнице, по которой проехала бы карета, по длинной, увешанной картинами галерее, через просторные тихие комнаты, где под чехлами дремала мебель, и наконец передал с рук на руки камердинеру господина Альбера. Так зовут сына госпожи Жерди, на самом же деле это моё имя.
— Понимаю, понимаю.
— Я выдержал осмотр, теперь мне предстояло подвергнуться допросу. Камердинер пожелал узнать, кто я, откуда, чем занимаюсь, что мне нужно и прочее. Я просто ответил, что виконт меня не знает, но мне нужно пять минут побеседовать с ним по неотложному делу. Он предложил мне сесть и подождать, а сам ушёл. Я прождал более четверти часа, пока он не появился снова. Его хозяин милостиво согласился меня принять.
Нетрудно было догадаться, что этот приём тяжким грузом лёг на сердце адвоката, который счёл его за оскорбление. Он не мог простить Альберу лакеев и камердинера. Ноэль позабыл, с каким ядом некий знаменитый герцог сказал: «Я плачу своим слугам за наглость, чтобы избавить себя от дурацкой и докучной необходимости быть наглым самому». Папаша Табаре был удивлён, что столь пошлые и заурядные подробности так огорчают его молодого друга.
«Какая мелочность! — подумал он. — И это у столь одарённого человека! Быть может, верно, что именно в высокомерии слуг следует искать корни ненависти простолюдинов к любезным и учтивым аристократам».
— Меня провели, — продолжал Ноэль, — в небольшую, просто обставленную гостиную, единственное украшение которой составляло оружие всех времён и народов, развешанное по стенам. Никогда ещё я не видел в таком маленьком помещении столько ружей, пистолетов, шпаг, сабель и рапир. Можно было подумать, что находишься в оружейной учителя фехтования.
Старому сыщику, естественно, тут же пришло на ум оружие, которым была убита вдова Леруж.
— Когда я вошёл, — Ноэль говорил уже спокойнее, — виконт полулежал на диване. Одет он был в бархатную куртку и такие же брюки, вокруг шеи у него был повязан большой платок из белого шелка. Я отнюдь не питаю зла к этому молодому человеку; сам он не причинил мне ни малейшего вреда, о преступлении своего отца не знал, поэтому я хочу быть к нему справедливым. Он хорош собою, полон достоинства и с благородством носит имя, которое ему не принадлежит. Он моего роста, черноволос, как я, и, если бы не носил бороду, был бы похож на меня с тою лишь разницей, что выглядит на несколько лет моложе. Эту моложавость нетрудно объяснить. Ему не пришлось трудиться, бороться, страдать. Он из тех счастливчиков, которые имеют с рождения все и катят по жизни в экипаже, раскинувшись на подушках, не испытывая ни малейшей тряски. Завидев меня, он поднялся и вежливо поклонился.
— Вы, я полагаю, были крайне взволнованы? — спросил папаша Табаре.
— Пожалуй, меньше, чем сейчас. Две недели мучений, что ни говори, притупляют чувствительность. Я сразу начал со слов, вертевшихся у меня на языке: «Господин виконт, вы меня не знаете, да и неважно, кто я такой. Я пришёл к вам с чрезвычайно печальным и серьёзным делом, оно затрагивает честь вашего имени». Он, конечно, мне не поверил, так как довольно грубо осведомился: «Это надолго?» Я только кивнул.
— Прошу вас, — вмешался папаша Табаре, превратившийся весь во внимание, — не упускать никаких, даже незначительных подробностей. Вы же понимаете, насколько это важно.
— Виконт явно забеспокоился, — продолжал Ноэль. — «Беда в том, — сказал он, — что я весьма спешу. В этот час я должен быть у девушки, на которой намерен жениться, у мадемуазель д'Арланж. Не могли бы мы отложить наш разговор?»
«Хорошенькое дело! Ещё одна женщина!» — подумал старик.
— Я ответил виконту, что наше объяснение не терпит отлагательств, и, увидев, что он собирается выставить меня, достал из кармана письма графа и протянул ему одно из них. Узнав почерк отца, виконт смягчился. Он объяснил, что поступает всецело в моё распоряжение, и лишь попросил позволения уведомить тех, кто его ждёт. Быстро написав несколько слов, он отдал записку камединеру и приказал немедленно доставить её маркизе д'Арланж. После этого мы прошли в соседнюю комнату — библиотеку.
— Одно только слово, — прервал рассказ сыщик. — Увидев письма, он смешался?
— Ничуть. Плотно прикрыв дверь, он указал мне на кресло, сел сам и сказал: «Теперь, прошу вас, объяснитесь». В прихожей у меня было время подготовиться к разговору. Я решил рубить сплеча. «Господин виконт, — произнёс я, — дело это весьма тягостное. Я собираюсь открыть вам нечто невероятное. Умоляю, не отвечайте, пока не познакомитесь с этими письмами. Кроме того, заклинаю вас, не пытайтесь прибегнуть к насилию, это ничего не даст». Он удивлённо взглянул на меня и ответил: «Говорите, я слушаю». Я поднялся и проговорил: «Знаете, господин виконт, что вы — внебрачный сын господина де Коммарена. Доказательство — в этих письмах. Законный наследник жив, он и послал меня сюда». При этом я неотрывно смотрел на виконта и заметил, как глаза его вспыхнули гневом. На секунду я даже подумал, что он схватит меня за горло, но он быстро с собой справился. «Где письма?» — спросил он. Я протянул связку.
— Как? — вскричал папаша Табаре. — Подлинные письма? Но это же безрассудство!
— Почему?
— Он мог их… Да он мог сделать с ними все, что угодно!
Адвокат положил старику руку на плечо.
— Я ведь был там, — глухо ответил он. — Уверяю вас, никакой опасности не было.
Лицо у Ноэля вспыхнуло такой яростью, что папаша Табаре даже немного испугался и инстинктивно отодвинулся. «Да он убил бы его!» — подумал старик.
Адвокат продолжил рассказ:
— Я сделал для виконта Альбера то же, что сделал сегодня вечером для вас, мой друг. Я избавил его от чтения, по крайней мере в тот раз, всех ста пятидесяти шести писем. Я посоветовал ему ознакомиться лишь с теми, что помечены крестиком, и обратить особое внимание на строки, подчёркнутые красным карандашом. Тем самым я сокращал его муки…
Виконт сидел за маленьким столиком, таким хрупким, что на него даже нельзя было облокотиться, я же стоял спиною к горящему камину. Я следил за всеми его движениями и наблюдал за лицом. Да, никогда в жизни я не видел ничего подобного; проживи я хоть тысячу лет, этой сцены мне не забыть. Меньше чем за пять минут лицо виконта изменилось настолько, что его не узнал бы даже собственный камердинер. Он схватил носовой платок и время от времени машинально подносил его ко рту. Прямо на глазах он побледнел, а губы его могли сравниться белизной с платком.
На лбу у него сверкали крупные капли пота, глаза потускнели, словно покрылись какой-то плёнкой. Но кроме этого — ни возгласа, ни слова, ни вздоха, ни жеста — ничего. Был миг, когда мне стало его так жаль, что хотелось вырвать у него письма, бросить их в огонь, обнять его и воскликнуть: «Ты — мой брат! Забудем же все, останемся каждый на своём месте и станем любить друг друга!»
Папаша Табаре взял руку Ноэля и крепко пожал.
— Узнаю вас, моё благородное дитя! — проговорил он.
— Я не сделал этого только потому, что спросил себя: «Если письма сгорят, признает ли он меня своим братом?»
— Совершенно справедливо.