Сирега не стал упрашивать себя, присел на койку, протянул руку:
- Сирега.
- А я Степан... Я все ждал, пока ты оклемаешься.
...В детстве одной из немногих прочитанных им книг была "Граф Монте-Кристо". И вот теперь смысл жизни романтического героя стал его смыслом. Он освободится и не успокоится до тех пор, пока его обидчики не будут наказаны. Нет, он не будет забивать голову благородными вывертами и усложнять мщение, как это делал граф. Сирега по-простому будет брать на штык, на шило, пускать, как говорят воры, "красные платочки", прошибать головы. А лучше - сначала похищать и прятать в подвале, где он устроит им "обезьянник", "обиженку" и потом медленно будет сводить счеты. С этой сладкой мыслью Сирега засыпал и видел рыхлые черно-белые болезненные сны, которые наутро никак не мог восстановить в памяти.
Просыпались поздно, как и в этот раз. Очухались окончательно, когда баландеры уже разносили по камерам обед. Огромные алюминиевые кастрюли они тащили по двое, обмотав ручки грязными тряпками, стараясь не расплескать раскаленное варево из свинины.
- Получай брандахлыст! - кричали разносчики, стуча половниками в распахнутые оконца на дверях камер.
В этот самый значимый для тюрьмы обеденный час где-то рядом началась бешеная пальба. Арестанты давно привыкли к городским разборкам, и звуки эти, безусловно, никак не могли влиять на аппетит. Но выстрелы зазвучали еще ближе, уже с территории тюрьмы,- своим обостренным в замкнутой среде слухом заключенные определили, что стреляли в районе вышки, слева от главных ворот.
- Наши пришли! - донеслось из камеры.
И единая счастливая догадка, озарение, выраженное в крике, вмиг получили тысячеголосую поддержку. Никто толком не знал, что за наши, кто они н главным было, что пришли освобождать. Тюрьма запрыгала, ходуном заходила, задрожали здания; будто по единой команде полетели в неприступные двери миски с супом, кружки. Железный марш свободы вырвался сквозь жалюзи, решетки, узкие щели - за колючий периметр. Автоматные очереди уже гремели во дворе тюрьмы. Ошалело побежал по коридору вертухай Саня Лобко, уронил фуражку.
- Ребятки, ребятки, я же вас всегда выручал,- бормотал он трясущимися губами,- защитите, ребятушки!
- Камеры открывай, ментяра!
- Чо стоишь, беги за ключами, морда протокольная!
- Живей, дыхалка гнилая! Шевели колесами! - неслось из камер.
Лобко заметался, позабыв от страха, где ключи, ринулся в дежурку. Его напарник, прапорщик, торопливо переодевался в "гражданку".
- Открывай быстро, если жить хочешь! - прохрипел Саня.
Прапорщик наскоро застегнул штаны, открыл решетчатую дверь.
- Переодевайся живо - и смываемся! - пробормотал он.
- Все равно поймают. Поздно! Пошли камеры открывать,- лаконично и сурово подвел итог службы младший сержант Лобко.
- Ты с ума сошел? - выпучил глаза прапорщик. Более он ничего не успел сказать, потому что в здание уже ломились небритые с усами и совсем безусые боевики. К сожалению, Санин напарник не успел снять рубашку с погонами.
- Эй, прапор, открывай живо! - заорали ворвавшиеся, потрясая решетчатую дверь.
Прапорщик безмолвно открыл, посторонился.
- Ну что, мучители трудового народа? Сейчас мы вас всех шлепнем! зарычал парень в новенькой камуфляжной форме.
- Пусть сначала камеры откроет!
Со связками ключей и в сопровождении вооруженной толпы контролеры пошли открывать двери. В коридоре и в камерах царило буйство и ликование. Железные двери, цементный пол дрожали, как при землетрясении.
Прапорщик поспешил на второй этаж, а Саня уже открыл первую дверь.
- Выходи! Свобода! - с пафосом провозгласил чернобородый боевик, уперев руки в боки.