Он объявил себя агностиком и так увлекся борьбой с понятиями о Боге, гнездившимися в головах соседей, что вовсе не замечал Божьего создания подле себя, и его заброшенный ребенок ютился из милости то у тех, то у других родственников покойной матери.
Однажды в Уайнсбурге появился приезжий, и он увидел в девочке то, чего не видел отец. Это был молодой человек, высокий, рыжеволосый и почти всегда пьяный. Иной раз он приходил посидеть перед гостиницей с Томом Хардом, отцом девочки. Том разглагольствовал, утверждая, что Бога нет, а приезжий улыбался и одобрительно подмигивал слушателям. Он подружился с Томом, и они часто бывали вместе.
Приезжий был сыном богатого торговца из Кливленда. В Уайнсбург он приехал с особой целью. Он хотел излечиться от пьянства и надеялся, что здесь, в провинциальном захолустье, вдали от городских приятелей, ему будет легче бороться с этим губившим его пороком.
Однако пребывание в Уайнсбурге не принесло пользы. От скуки он только запил пуще прежнего. Но все же кое-что сделать в Уайнсбурге ему удалось. Он дал имя дочери Тома Харда, имя, полное значения.
Однажды после долгого запоя приезжий, пошатываясь, брел по Главной улице. Том Хард сидел на стуле перед гостиницей с дочкой на коленях девочке было тогда пять лет. Тут же, прямо на деревянном тротуаре, сидел юный Джордж Уилард. Приезжий мешком бухнулся на стул. Он весь трясся, а когда заговорил, голос его дрожал.
Был поздний вечер. Тьма легла на город и на полотно железной дороги, протянувшейся у подножья небольшого холма, на котором стояла гостиница. Где-то вдалеке на западе протяжно запел гудок пассажирского поезда. Спавшая на дороге собака вскочила и залаяла. Приезжий стал что-то бормотать, и в бессвязной болтовне были пророческие слова о судьбе девочки, лежавшей на руках у агностика.
- Я приехал сюда, думал - брошу пить... - проговорил пьяница, и по щекам его покатились слезы. Он не смотрел на Тома Харда, а, сгорбившись, уставился во тьму, словно узрел видение. - Я убежал из города, думал исцелюсь... но нет исцеления... И я знаю почему. - Он повернулся к девочке, которая смотрела на него в упор, выпрямившись на коленях отца. Приезжий тронул Тома Харда за руку. - Ведь я страдаю не только от пьянства, - сказал он. - Тут еще другое... Во мне живет любовь, да только я не встретил своей любимой... Вот в чем суть... если вы понимаете, что это значит. Поэтому-то мне теперь все равно конец. Немногие могут меня понять...
Подавленный тоской, умолкнув, он сидел неподвижно, но дальний гудок паровоза снова вывел его из оцепенения.
- Я еще не потерял надежды. Слышите? Не потерял!.. Только я понял, что здесь ей не суждено исполниться, - произнес он хрипло. Теперь он пристально смотрел на девочку и обращался к ней одной. - Вот растет еще одна женщина. - Его голос стал сильным и ясным. - Но она не для меня. Она родилась слишком поздно. Может быть, ты и есть та, которую я ищу... И вот судьбе угодно свести меня с нею в этот вечер, когда я извел себя пьянством, а она еще малый ребенок...
Плечи его сотрясались от рыданий, и, когда он попытался свернуть папироску, бумага выпала из его дрожащих пальцев. В сердцах он чертыхнулся.
- Думают, легко быть женщиной, легко быть любимой... Я-то знаю, каково оно. - Он снова повернулся к девочке. - Я-то знаю! - вскричал он. - Быть может, из всех мужчин только я один это понимаю.
И снова взор его стал блуждать по темной улице.
- Я знаю о ней все, хотя она никогда не встречалась на моем пути, мягко проговорил он. - Я знаю о ее борьбе и ее страданиях, и вот за эти-то страдания она мне так дорога. Страдания изменили ее, она стала иной, и у меня есть для нее имя. Я назвал ее Тэнди. Это имя пришло ко мне в те дни, когда я умел мечтать, когда тело мое еще не осквернял порок. В моей Тэнди есть сила, которая не страшится любви... Это именно то, что мужчины ищут в женщинах и чего они не находят.
Приезжий поднялся и подошел к Тому Харду.
Он едва стоял на ногах, казалось, он вот-вот упадет. Вдруг он опустился на колени и, схватив руки девочки, стал покрывать их пьяными поцелуями.
- Будь Тэнди, малютка, - просил он. - Будь сильной и смелой. Вот твой путь. Ничего не страшись. Дерзай быть любимой! Будь больше, чем просто женщина! Будь Тэнди!
Приезжий встал и поплелся прочь. Дня через два он сел в поезд и уехал обратно в Кливленд.
Вскоре после необычного разговора у гостиницы Том Хард повел девочку к родственникам, которые пригласили ее ночевать. Он шел в темноте под деревьями, совсем позабыв пьяную болтовню приезжего. Он снова был поглощен доводами, с помощью которых мог бы победить веру людей в Бога. Он назвал дочь по имени, но она вдруг заплакала.
- Не хочу, чтоб меня так звали! - вскричала она. - Хочу быть Тэнди! Тэнди Хард!
Отца тронули слезы девочки, и он старался ее утешить. Том Хард остановился перед деревом, взял дочь на руки и попытался уговорить ее.
- Ну полно, будь умницей, - строго сказал он наконец.
Но она все не унималась.
С детским самозабвением отдалась она своему горю, и плач ее нарушал безмолвие улицы.
- Хочу быть Тэнди, хочу быть Тэнди, хочу быть Тэнди Хард! - кричала она, мотая головой и рыдая с таким отчаянием, словно видение, созданное словами пьяницы, разрывало ее детское сердце.
СИЛА БОЖЬЯ
Пастор Кёртис Хартман служил в пресвитерианской церкви Уайнсбурга уже десять лет. Это был сорокалетний человек, крайне молчаливый и замкнутый. Проповедовать с амвона, стоя перед народом, всегда было для него испытанием, и со среды до субботнего вечера он не мог думать ни о чем, кроме тех двух проповедей, которые надо прочесть в воскресенье. В воскресенье рано утром он уходил в кабинет - комнатушку на колокольне - и молился. В молитвах его преобладала одна нота. "Дай мне силы и смелости для труда Твоего, Господи!" - просил он, стоя коленями на голом полу, и склонял голову перед делом, которое его ожидало.
Кёртис Хартман был высокий мужчина с каштановой бородой. Его жена, толстая нервная женщина, была дочерью фабриканта нижнего белья из Кливленда. К самому священнику в городе относились хорошо. Церковные старейшины одобряли его за то, что он спокойный и скромный, а жена банкира Уайта считала его образованным и культурным.
Пресвитерианская церковь держалась несколько особняком от других церквей Уайнсбурга. И здание ее было больше, внушительней, и священнику платили лучше. У него был даже собственный выезд, и летними вечерами он иногда катался с женой по городу. Ехал по Главной улице, туда и обратно по Каштановой, степенно кланялся встречным, а жена в это время, тайно млея от гордости, поглядывала на него краем глаза и опасалась, как бы лошадь не понесла.
Много лет после приезда в Уайнсбург дела у Кёртиса Хартмана шли благополучно. Прихожан у себя в церкви он, правда, не воспламенял, но и врагов себе не нажил. Служил с душой и порою подолгу мучился угрызениями, что не способен ходить и выкликать Слово Божье на улицах и в закоулках города. Он сомневался, горит ли в нем действительно духовный жар, и мечтал о том дне, когда неодолимый и сладостный прилив свежих сил ворвется в его голос и душу подобно ветру и люди задрожат перед духом Божьим, явленным через него. "Я - жалкая чурка, и никогда мне этого не дождаться, - уныло размышлял пастор, но вскоре лицо его освещалось терпеливой улыбкой. - А впрочем, я как будто справляюсь", - философски добавлял он.
Комната в колокольне, где воскресными утрами священник молился об увеличении в нем Божьей силы, была с одним окном. Высокое и узкое, оно отворялось наружу, как дверь. На окне, составленном из маленьких стеклышек в свинцовом переплете, был изображен Христос, возложивший руку на голову ребенка.